С тех пор мы так и стоим друг напротив друга. За прошедший месяц каждая из сторон предпринимала попытки перейти реку, но, прямо скажу, без особого энтузиазма. Никому не хотелось больших потерь, поэтому все они закончились ничем. Как наши, так и ихние!
Эта ситуация поставила меня в тупик. Моя армия заточена сражаться с атакующей конницей, на худой конец с пехотой, но все равно атакующей. Штурмовать превосходящие силы противника, да еще в невыгодных условиях с пересечением водной преграды, никак в мои планы не входило.
Такой маневр попахивал безрассудством и грозил обернуться катастрофой. Река неглубокая, но каменистая и с быстрым течением. Пехота и конница способны перейти ее вброд, но чтобы закрепиться на том берегу, надо еще переправить баллисты, пушки и боевые фургоны. А вот это очень и очень проблематично. Особенно когда на другом берегу тебя ждут отборные монгольские сотни.
В общем, после нескольких бесплодных атак с обеих сторон наступило затишье. Мы, как и противник, взяли паузу, чтобы подумать, что делать дальше. Я знаю, что там, на той стороне, сосредоточены огромные силы. Только у Ногая — три тумена, у Менгу-Тимура — тумен, и сверх того наберется еще тысяч на десять разномастных отрядов из числа верных Берке нойонов, успевших подойти до того, как началось противостояние.
Против этой пятидесятитысячной армады конницы у меня есть четыре полка пехоты. По последнему докладу — это одиннадцать тысяч девятьсот восемьдесят пять бойцов. Четыре полка конных стрелков общей численностью тысяча четыреста двадцать сабель. Пятьдесят одна годная к бою баллиста, девятнадцать пусковых ракетных лафетов и двенадцать полевых пушек.
К этому можно приплюсовать тумен Тугая и сборную солянку из отрядов Барсумбека, Куламая и еще пяти нойонов, присоединившихся к нам после звонкой победы на Дону. Последних наберётся тысяч четырнадцать-пятнадцать, так что против ихних пятидесяти мы можем противопоставить максимум тридцать восемь, из которых треть не внушает мне ни малейшего доверия. Они здесь так, для создания численности, не больше!
Ситуация была бы совсем аховой, если бы неделю назад с той стороны не пришла новость, что Берке всё-таки умер. Если бы это случилось месяц назад, я бы обрадовался, а теперь я не знал, радоваться или плакать. Смерть хана могла сыграть как в плюс, так и в минус. Болезнь Берке однозначно сковывало его армию. Ни Ногай, ни Менгу-Тимур не могли возглавить войско, пока был жив Берке.
Теперь он умер и тем самым развязал им руки. Вопрос оставался лишь в одном, признает ли Ногай власть Менгу-Тимура или попробует сам стать полновластным правителем. Первый вариант был для нас крайне невыгоден, а вот второй… За второй я бы помолился и даже приплатил бы изрядно, но прошла неделя, а из лагеря противника не слышно бузы и каких-то разборок.
Значит, как это ни печально, приходится принимать реальность такой, какая она есть. Ногай присягнул на верность Менгу-Тимуру или, по крайней мере, решил поддержать его в притязаниях на трон.
Радостная поначалу новость обернулась полной неопределенностью в плане дальнейшего ожидания, а ожидание без четко видимой цели плохо влияет на моральный дух армии. К тому же месячная стоянка и так уже становится в тягость.
Такие большие массы конницы не могут стоять на месте. Бесчисленные табуны вытаптывают и, мягко говоря, засирают окрестные поля, выедают луга и деревья. Корм приходится завозить с других мест, и чем дольше стоишь, тем все длиннее и длиннее становится плечо снабжения.
Я уж не говорю про людей, их тоже надо кормить, а еще скученность и антисанитария приводят к болезням и эпидемиям. Поэтому я с первых же дней отделил ордынцев от своих. Близилось лето, жара и все, что этому сопутствует при большом скоплении людей: вонь, гниль, зараза и болезни! Степняки — они к таким условиям привычны, и их организм более устойчив, — а вот русскому человеку жара противопоказана. Какая-нибудь мошка кусает монгола и ему хоть бы хны, а наш после этого валится с лихорадкой.
По этой же причине у меня в крепости жесточайшие меры по предупреждению заразных болезней и, не дай бог, эпидемии. Все меры гигиены — это само-собой, но в дополнение к этому строжайший карантин за пределами крепости при наличии малейших симптомов. Госпиталь тоже вынесли за стены и разместили в ближайшем селе.
В целом, пока показатели неплохие. За те неполные восемь месяцев, что мы в походе, потери больными, ранеными и погибшими за весь срок составили одну тысячу триста сорок два человека. Для нынешних мрачных времен это просто ничто!
В этом, конечно, есть огромная заслуга Иргиль. Она, как и прежде, вызывает к себе всеобщую ненависть, но только ее беспримерный подвиг, по-другому и не скажешь, спасает нашу армию от дизентерии, холеры и прочих сомнительных удовольствий.
Подумав об Игиль, бросаю на нее благодарный взгляд. Она стоит рядом и смотрит на меня с какой-то, я бы сказал, материнской заботой.
Когда твоя женщина смотрит на тебя не как на мужчину, а как на ребенка — это раздражает. Из-за этой вынужденной стоянки и полной неопределенности я стал более несдержанным. То, что недавно я бы воспринял с иронией, сейчас вызывает у меня неприятие.
— Не смотри на меня так, — не выдерживаю я, наконец, — ты мне все-таки любовница, а не мать!
С ее лица тут же пропадает забота, и губы трогает насмешливая улыбка.
— Старовата я для полюбовницы-то, может помоложе себе найдешь⁈
«Обиделась! — Мысленно крою самого себя. — Ведь знал же, что обидится на любовницу! Знал, а все равно ляпнул!»
С Иргиль я всегда стараюсь быть помягче, вот и сейчас, брякнув бестактность, тут же пытаюсь ее исправить.
— Прости, милая! — Стараюсь ее успокоить, но говорю совершенно искренне. — Ты у меня единственная! Есть, была и будешь! Никакая молодуха мизинца твоего не стоит!
Иргиль уже завелась и слышит лишь то, что хочет услышать.
— Единственная⁈ — Ее лицо тронула злая гримаска. — А Евдокия, стало быть, мне во сне приснилась!
«Ну, началось! — С безнадегой протянул я про себя. — Сейчас она мне припомнит все, что было и не было!»
Иргиль в жены мои не метит! Не пойдет, даже если вдруг позову. Но, видимо, так уж устроены женщины: припомнить мне соперницу доставляет ей какое-то душевное наслаждение.
В этот раз она почему-то не стала вспоминать все мои прегрешения и нанесенные обиды. Наоборот, налет злого сарказма исчез с ее лица, и вернулось то озабоченно-тревожное