Растерянно потирая затылок, участковый поправил сползшую фуражку и сделал шаг к дороге, не веря своим глазам. Сквозь запотевшие стёкла угадывались силуэты, не оставляющие сомнений в причинах происходящего.
«Эпидемия какая-то», – подумал участковый, разводя руками от бессилия и абсурдности происходящего. Он обернулся в надежде найти поддержку, но его коллеги уже давно разошлись спать, оставив ему самому справляться с неслыханным для деревни явлением.
Весть о странном поведении москвичей быстро облетела деревню, и жители начали выходить из домов, набросив старые тулупы и платки, будто на праздничное гуляние. Собираясь небольшими группками у калиток, они с нескрываемым весельем наблюдали за происходящим, переговариваясь и покуривая папиросы.
– Ну и дела! – пробасил степенный старик с седой бородой, выпуская сизый дым. – Кто бы мог подумать, что в Москве теперь такие порядки? Нам и не снилось!
– Чему удивляться? – подхватила соседка, поглядывая на ближайшую раскачивающуюся машину. – Это ж тебе не деревня, в Москве, поди, каждую неделю так развлекаются.
– Верно говоришь! – поддержал кто-то из темноты, вызвав смех. – Нам-то с коровами и картошкой о таком только мечтать.
Комментарии становились всё громче и веселее. Жители с любопытством и удовольствием делились пикантными подробностями, обсуждая увиденное без всякого стеснения.
– Смотри, Степан, как тот автомобиль раскачался! Прямо свадьба у племянника твоего! – пошутил один из мужчин, ткнув соседа локтем.
– Москвичи – народ темпераментный, – с лёгкой завистью отозвался тот. – У них жизнь – праздник, не чета нашей.
Участковый, окончательно утратив контроль, сел на лавочку, снял фуражку и молча уставился на творившийся абсурд. Он понимал бессмысленность любого вмешательства и только вздыхал:
– Ну и времена пошли, товарищи…
Деревенская улица, обычно пустая и тихая, стала невероятным зрелищем, в котором дорогие автомобили и их солидные владельцы демонстрировали совсем не советский пример абсурдности человеческой природы.
Стоя под луной и покуривая, деревенские снисходительно качали головами и с лёгкой завистью повторяли друг другу:
– Ну, это ж Москва! У них всегда так – шумно, весело и странно.
Деревня, уже забыв о приличиях, просто смеялась, глядя на раскачивающиеся машины и понимая, что этот вечер навсегда останется в памяти как удивительный и совершенно неподражаемый эпизод жизни маленького советского Дедрюхино.
Фрол Евгеньевич стоял у клуба, покуривая тонкую сигарету и с мягкой улыбкой наблюдая за нелепой картиной на деревенской улице. Московские автомобили один за другим остановились и принялись качаться с таким усердием, которого деревенские жители не ожидали увидеть даже в кино.
Заметив неподалёку Михаила и Алексея с едва сдерживаемыми улыбками, Фрол неспешно подошёл к ним, сохраняя элегантность человека, которого не может смутить никакая нелепость.
– Знаешь, Миша, – негромко произнёс он, выпуская сизый дым, – никогда бы не подумал, что твой сантехник способен устроить такую пропаганду свободной любви. Теперь и вправду вся советская мораль под угрозой.
Михаил фыркнул, притворяясь серьёзным, хотя глаза его светились удовольствием:
– Фрол, неужели ты думаешь, что советскому человеку нужна только производственная тематика? Сантехника – дело тонкое, почти философское. Народ просто ждал толчка для пробуждения эмоций.
Алексей лишь молча улыбался, не скрывая удовлетворения. Происходящее стало для них с Михаилом не просто удачей, а настоящим триумфом. Абсурдность ситуации едва позволяла ему сдерживать смех.
– Миша, теперь после нашего сантехнического социализма даже в Москве начнётся переполох, – шепнул Алексей с усмешкой.
– Не только в Москве, – насмешливо заметил Фрол. – Думаю, теперь Дедрюхино войдёт в историю как место, где рухнуло пуританство и началась культурная революция.
Они тихо рассмеялись, глядя на деревенского участкового, беспомощно мечущегося между автомобилями и тщетно пытающегося остановить этот абсурд.
В этот момент дверь сельского клуба распахнулась, и на пороге появился председатель колхоза Павел Игнатьевич. Обычно строгий и солидный, сейчас он выглядел потрясённым и растерянным: рубашка была застёгнута криво, волосы растрёпаны, а лицо выражало моральный ужас.
Вокруг председателя тут же собралась толпа любопытных жителей, рассматривавших своего руководителя с нескрываемой иронией. Павел Игнатьевич растерянно оглядел толпу и, вскинув руки в бессилии, возопил:
– Товарищи, кто теперь за это отвечать будет? Это же немыслимо! Теперь вся страна узнает, что Дедрюхино стало центром всесоюзного разврата!
Толпа засмеялась уже открыто. Женщины прикрывали рты платками, мужчины обменивались ехидными взглядами, молодёжь тыкала друг друга в бок, не скрывая веселья.
Председатель тяжело вздохнул и вдруг заметил рядом доярку Тоню, смущённо прятавшую лицо за платком. Она мгновенно покраснела и стала осторожно отходить в сторону. Павел Игнатьевич проводил её осуждающим взглядом и не выдержал:
– Тоня, а ты чего стоишь? Беги домой, пока народ тебя тут не увидел. Как же мы теперь людям в глаза смотреть будем?
Тоня пискнула и быстро скрылась в темноте, провожаемая ехидными смешками и замечаниями деревенских женщин:
– Теперь ясно, отчего коровы плохо доятся – Тоньке некогда, у неё председатель под боком!
Председатель обречённо махнул рукой, снова вздохнув с трагическим выражением лица. Люди вокруг уже открыто хохотали, наблюдая мучения обычно серьёзного руководителя.
– Эх, Дедрюхино… – повторял председатель, поправляя рубашку, – думал, прославимся доярками и коровами, а вышло, что стали центром разврата. Кому же теперь такое счастье достанется?
Эти слова окончательно добили публику. Председатель махнул рукой и побрёл домой, сопровождаемый громким деревенским смехом.
Наблюдая за происходящим, Фрол снова усмехнулся и тихо сказал Михаилу:
– Господа художники, ваш сантехник сделал невозможное. Сегодня вы изменили ход советской истории и сделали её веселее.
Алексей и Михаил снова рассмеялись, понимая, что в словах Фрола гораздо больше правды, чем казалось ещё пару часов назад. Теперь им оставалось лишь наслаждаться странной и абсурдной победой, ставшей началом новой, полной сюрпризов жизни.
Поздно ночью, когда стихли последние отголоски приключений московских гостей, в просторном доме председателя колхоза собрались самые близкие участники и доверенные зрители, чтобы без лишних свидетелей отметить успех необычного мероприятия.
За большим столом, заставленным бутылками домашнего самогона, нарезанной деревенской колбасой, солёными огурцами и щедро разложенными пирогами, собралась разношёрстная компания, объединённая недавними приключениями и новым, почти семейным единством.
Кроме Михаила, Алексея и довольного Фрола Евгеньевича, присутствовали и пара московских чиновников. Один из них, пожилой и солидный Олег Брониславович, весь вечер держался чуть в стороне, лишь изредка улыбаясь соседям. Наконец он осторожно тронул Конотопова за локоть и негромко произнёс:
– Михаил, можно тебя на пару слов?
Тот сразу понял, что разговор предстоит серьёзный. Они отошли в дальний угол гостиной и заговорили вполголоса, под мерный скрип старых часов.
– Ты хоть понимаешь, какая рискованная затея – этот просмотр? – твёрдо спросил чиновник. – Вы балансируете на грани. Если о таком кино узнает Гришин из горкома, последствия будут катастрофическими.
Михаил внимательно слушал,