По этой же причине я отказалась от участия в вечерней программе — быть единственной девушкой в компании двадцати парней не очень меня привлекает, даже если бы пару мне составил Данияр. Одна из моих одногруппниц забрала диплом в деканате, а вторая после вручения диплома улетает в Турцию.
Солнце палит нещадно. В сквере перед университетом толкучка.
Я так хочу избавиться от мантии, что решаю закончить с фотографированием, но прощаться вот так… вроде как навсегда, оказалось чертовски трогательным. И хоть социальные сети не позволят мне хоть кого-то из одногруппников потерять из вида, это все равно чертовски трогательно!
Я нахожусь под давлением этого состояния всю дорогу до химчистки.
Улыбаюсь. Я улыбаюсь! Это было весело и грустно.
Я отправляю платье матери на заднее сиденье машины и решаю заехать за кофе. Солнце расплавило мне мозги, мне необходимо взбодриться.
У кофейни, которая находится в здании “нашего” торгового центра я паркуюсь, но забываю про кофе, когда вижу, как из здания выходит мой отец в компании незнакомой мне женщины…
Всем привет
Глава 20
Она моложе, чем он, — это вторая мысль после той, которая касается нахождения отца в городе.
Моложе, кажется, лет на десять, именно поэтому любые закравшиеся в голову мысли, уродливые мысли, я вдруг отметаю.
Пусть их вколачивали в мою голову годами!
Каждым скандалом, каждым обвинением, оскорблением, которое проходило через мои уши, откладывалось на подкорке, я не допускала мыслей что он… что все сказанное когда-либо — это правда. Что все действительно так уродливо. Что он виноват во всем том, в чем его обвиняют.
Я всегда предпочитала об этом не думать. Не хотела ничего знать об отношениях родителей, об их отношениях как мужчины и женщины, предпочитала не думать о том, как вообще они живут, чем заполняют свободное время.
Меня интересовала только моя жизнь! Только мои отношения, мои развлечения.
Я эгоистка. Долбаная чертова эгоистка. Отвратительная дрянь. Я ничего не хотела знать. Что у моих родителей на душе, о чем они думают, что чувствуют. Я просто заткнула уши, закрыла глаза, завязала свой рот. Как. Эгоистичная. Дрянь.
И сейчас, глядя на то, как мужчина с так хорошо знакомой мне сединой открывает пассажирскую дверь своей машины для незнакомки, я понимаю, что это не может быть какой-то деловой встречей.
Нет, потому что на женщини восьмисантиметровые шпильки — обувь, не предназначенная для обычного дня. Только идиотка будет носить такую просто так, в разгар дня, находясь по делам в центре города. Только больная идиотка!
В ее руках пакет из ТЦ. Я знаю все отделы в этом здании, ведь оно принадлежит нам, принадлежит отцу, и я могу назвать почти всех арендаторов. От кофейни, в которую я направлялась, до отдела женского белья. Пакет именно этого магазина у женщины в руках, а я своими с силой сжимаю руль.
Мне стыдно.
Щеки краснеют. Мне хочется отвернуться, и я действительно отворачиваюсь, но это не помогает.
Меня посещает приступ какой-то сумасшедшей реакции на эти знаки внимания, которые отец себе позволяет. То, что я успела увидеть, — предложенная рука, терпеливое ожидание, пока женщина заберется в машину. Он захлопывает за ней дверь, ее пакет послушно несет в багажник. Я никогда не видела такого его отношения к матери. Галантного, твою мать. Галантного!
Я смотрю в пространство, распятая между выбором — закрыть глаза, заткнуть уши, заклеить себе рот или… или не делать этого…
Этот выбор меня душит.
Дрожащей рукой я включаю заднюю передачу и сдаю назад.
Я никчемный сталкер, абсолютно бестолковый, но я умудряюсь не потерять черный джип отца из виду и даже успеваю свернуть вслед за ним с эстакады.
Я не знаю этой дороги. Просто двигаюсь в потоке по незнакомой трассе. И проезжаю мимо, когда вижу, что машина свернула к какому-то комплексу в виде замка. Там во дворе фонтан, башни, терраса.
Это гостиница-ресторан.
Вокруг моей машины поднимается пыль, когда я резко съезжаю на обочину и торможу. Мне сигналят. Я думаю о том, чтобы включить навигатор и убраться отсюда подальше, но в итоге выкручиваю руль и разворачиваюсь.
Сердце в груди колотится.
Уважение, страх перед отцом — все это заставляет мое сердце грохотать.
Припарковавшись на свободном месте во дворе замка, я решаюсь выйти из машины, вытирая вспотевшие ладони о платье.
В холле меня обдает холодным воздухом от кондиционеров. Я прохожу мимо девушки за стойкой, пролетаю мимо, стремясь заглянуть в зал ресторана. Он большой и полупустой. На веранде столики. Отец там, изучает меню. Его спутница тоже. Оба расслаблены, у них ведь свидание.
Она забрасывает ему на шею руки. Я снова отворачиваюсь, чтобы не видеть этого.
Во всем этом дерьме, которое называется семьей Леденёвых, именно отца я всегда считала жертвой. Я думала, что он стал ходить налево, потому что она подтолкнула его к этому.
Вечной руганью, вечными претензиями, своим гребаным пьянством.
И под натиском душащих меня слез понимаю, что у ЭТОГО не может быть оправдания!
Мне обидно, мне… горько. Горечь в горле. Настоящая.
Если у меня и были в жизни хоть какие-то ориентиры, то они исчезли прямо сейчас, на их место пришла слепая злость. Обида.
Я срываюсь с места.
Не представляя, как смогла себе это позволить, возникаю перед столиком, заставляя отца удивленно выгнуть брови и округлить глаза.
Женщина замолкает, ее смех прекращается. А я громко выпаливаю, глядя на отца:
— Зачем ты это делаешь?! Зачем ты так поступаешь?!
На нас оборачиваются редкие посетители, но мне плевать. Я хочу, чтобы ему было стыдно!
Отец вскакивает со стула. Больно сжимает мой локоть.
— Ты что здесь делаешь? — требует он взбешенно.
— Почему ты это делаешь?! — не слыша, снова выпаливаю я. — Чего тебе не хватает?!
Я понимаю, что мои вопросы детские. Что я уже слышала их, только их задавала не я. Когда-то давно, моя мать.
— Замолчи!
Он осматривается. Ему неловко. Его пальцы делают мне больно.
— Как тебе не стыдно?! — в сердцах кричу я. — Что ты за человек такой?!
— Замолчи! — на этот раз громче, злее.
— Пошел ты!
В ответ мою щеку обдает кипятком — это пощечина.
Я на минуту лишаюсь кислорода. Не могу поверить, что этот удар был настоящим. Не могу сдержать краску, которая заливает меня с головы до ног. От шока, от стыда перед посторонними людьми, от бессилия, я ведь не знаю, чем на это ответить. Только вот