Вместе с Еленой и Алексеем я иду по той самой улице, где стоял Карл. За все эти годы, а их было как-никак 73, она почти не изменилась. Лишь два дома не устояли перед советским послевоенным строительным бумом (или перед бомбардировками Второй мировой?). Деревья – судя по листьям, это липы – теперь выше домов и в жаркие дни вроде сегодняшнего дарят спасительную тень, приглашая на прогулку. Нижние этажи заняли салоны сотовой связи, канцелярские магазины, кафе, рестораны и другой мелкий бизнес, ставший сегодня привычным. На месте отсутствующих домов появилась довольно уродливая площадь с ржавым фонтаном и грязно-бирюзовой чашей, разрушающая общее впечатление почти музейного места.
Амбиции Алексея – разыскать точное место, откуда дед сделал фотографию Михайловской улицы. Для меня это не так уж и важно, я хочу проникнуться атмосферой места, пропитанного общей и частной историей, побродить и сделать несколько снимков повседневной жизни сегодняшнего Житомира. И всё-таки я включился в игру: мы стоим на обочине, склонившись над планшетом и анализируя единственную фотографию Карла. Прохожие приостанавливаются, оглядываются на нас, перешёптываются и идут дальше, унося с собой пакеты с покупками. Полуденная жара в конце мая 2014-го неумолима.
«Чуть-чуть дальше. Нет, нет! Это не может быть здесь: окна на фото полукруглые, а эти совсем прямые. Но посмотри на балкон, там, наверху, разве у него не такие же переплетённые перила? Да, точно! Здесь! Именно здесь он и должен был стоять!»
Теперь и Алексей совершенно расслаблен и счастлив, особенно когда я говорю, что никогда бы не нашёл точного места без него. Мы доходим до конца Михайловской, а потом бредём (я и Елена со стаканчиками ванильного мороженого) назад к машине.
Меня накрывает странная пустота. Я только что побывал там, где 73 года назад мой дед снял на камеру советских военнопленных. Я стою (возможно!) ровно на том клочке земли, где стоял он. Я, в общем-то, получил то, что хотел, связал абстрактную реальность фотографии, которую нашёл в дедовских документах, с конкретным настоящим запечатлённого на ней места. Но в чём смысл? Что мне это даёт?
Я вновь глубоко сомневаюсь в правильности выбранного подхода. Мне что, мало своих проблем? В моём времени? В моей жизни? Настолько, что я занялся жизнью деда и его поколения? Затихший и погружённый в себя, я сижу на заднем сиденье Алексеевой «тойоты», пока мы выбираемся из Житомира, ориентируясь по трамвайным путям. Мы почти покинули город, за окном похожие на дачи пригородные посёлки с маленькими, любовно ухоженными садами, но вдруг слева от нас мелькает звезда Давида на входе на житомирское еврейское кладбище. Не попросить ли Алексея остановиться? Обязательно ли еврейское кладбище к посещению здесь, в городе, где немецкие оккупанты уничтожили почти всех евреев?! Мне не по себе: в моём сознании политически верное чувство ответственности ведёт неустанную борьбу с ностальгической инерцией жаркого майского дня. Да и, с другой стороны, могу ли я снова просить Алексея остановиться? В конце концов, у него семья и он хочет быть дома вовремя. Следует ли мне, в самом деле, и дальше нагружать Алексея и Елену нашими немецкими травмами? Пока я мучаюсь, кладбище исчезает из зеркала заднего вида. Я увильнул от посещения еврейского кладбища в Житомире.
Два следующих пункта нашей программы – идея Алексея. Посещение бункера Гиммлера и немецкого военного кладбища. Они оба были частью гитлеровского комплекса «Вервольф», строительство которого началось осенью 1941-го, то есть после пребывания здесь Карла. Из Житомира мы отправляемся в сторону Винницы, она расположена южнее, за Бердичевом. Несколько раз нам приходится спрашивать, где находится бункер Гиммлера, фюрера СС и ответственного за Холокост: указателей нет. Мы проезжаем тёмные высокие ели и берёзы и сворачиваем в смешанный лес – Хегевальд, как называли его немецкие оккупанты. По дороге сюда в маленьком посёлке нам рассказали, что бункер стоит на бывшем советском аэродроме: «Метров через сто, за небольшой берёзовой рощей, резко сверните направо, на грунтовую дорогу, там и увидите бункер», – сообщает парень в чёрной майке с золотым крестом, намывающий свою тюнингованную «Ладу-Самару» с задним спойлером.
С третьей попытки мы вроде бы оказываемся на верном пути: в окружении густого леса и самостроенных деревянных бараков в центре небольшой площади стоит некогда внушительное административное здание (времён аэродрома или это всё же нацистская постройка?). Но отыскать бункер никак не удаётся. Мужчина лет пятидесяти с трёхдневной щетиной, одетый в винно-красный спортивный костюм, красит металлическую дверь красной антикоррозийной краской. Он снова и снова обмакивает лохматую кисть в обрезанную пластиковую бутылку. Парень лет двадцати – по всей видимости, его сын – стоит рядом и явно хочет найти применение своим скудным знаниям английского: «Hello! Where are you from?» – «I’m from Germany» – «Ah, Germany, interesting»[13]. Алексей спрашивает, то ли это место, и если да, где же знаменитый бункер, «ставка Гиммлера». Человек с кисточкой поднимает руку (краска при этом капает на пыльную землю и ему на куртку) и указывает на неприметный барак: «Там!» Теперь мы замечаем поросший мхом бетонный куб метра четыре в высоту и, может быть, пять в ширину. Местные строители воспользовались его прочной внешней стеной и облепили бункер постройками из дерева, гофрированного железа и строительного мусора, сделав его почти полностью невидимым. Симпатичный способ дематериализации «несокрушимых» бетонных стен почти метровой толщины. С обратной стороны бункера, в метре от земли, расположен бирюзовый люк с запорным колесом, напоминающий люки из фильмов о подводных лодках. От человека в спортивном костюме мы узнаём, что административное здание, стоящее на поляне, тоже было частью немецкого квартала. Попытка обследовать территорию дальше (за бункером находится ещё одно большое здание с остроконечной крышей) заканчивается тем, что нас прогоняет целая стая полудиких собак со свалявшейся шерстью. «Они опасны?» – спрашиваю я у человека с кисточкой. «Без понятия», – лаконично отвечает тот, стоя по другую сторону площади.
Польза от путешествия к бункеру Гиммлера кажется мне весьма ограниченной. На обратном пути, не доезжая до моста через реку Гуйва, мы сворачиваем налево и останавливаемся перед кладбищем площадью около половины гектара. Оно огорожено стеной не выше колена. Девять гранитных стел в человеческий рост с обеих сторон плотно исписаны именами погибших немецкого происхождения. По моим осторожным оценкам, это тысячи имён. Немного в стороне, под деревом, отдыхают