А вот для 71-й пехотной дивизии наступление на Верден и завоевание окрестностей туристической прогулкой вовсе не были: Дуомон (и здесь речь идёт прежде всего об одноимённом форте) был взят в 1940-м, в ходе упорных боёв и с большими потерями для обеих сторон. Правда, Карл всё ещё находился в войсках снабжения, так что, вполне вероятно, он приехал сюда и сделал свои фотографии уже после окончания боёв, как это, по-видимому, было и в Вилли-ла-Ферте. И всё же я думаю, что для солдата во время войны стоять на месте захоронений – совсем другое дело, чем для тех, кто, как я, занимается семейными изысканиями и принадлежит последующему поколению, избалованному миром и процветанием. Почти сразу прямо здесь, под проливным дождём, я публикую только что сделанную мной фотографию мусульманских могил, задуманную как реакция на исламофобские настроения в моей родной стране и здесь, во Франции. Но толком аргументировать свой жест у меня не получается.
Я снова сажусь в машину, включаю отопление и проезжаю мимо стоящего несколько в стороне мемориала еврейским жертвам Первой мировой в виде отвесной скалы, о котором рассказал мне Роже. Я направляюсь в Форт-де-Во. Это комплекс бункеров времён Первой мировой войны, замаскированный – подобно фортам линии Мажино – слоями земли, поросшими травой и мхом. Только с одной стороны виден каменный фасад с амбразурами и хорошо защищёнными стальными воротам. Всё остальное выглядит как обыкновенный невысокий холм. Как и в Ла-Ферте, из зелёной травы здесь торчат бронеколпаки.
«На левом фланге I/ 211-го П.П.[62], используя железнодорожную насыпь Во-Дамлу, 1-я рота с одним взводом быстро прорвалась к бронированному куполу Форта-де-Во. В 8.20 1-й каземат открывает огонь, развёртывание двух МГ[63] заставляет их замолчать, – пишет автор найденных мной ностальгически-милитаристских мемуаров и не без гордости продолжает: – вскоре после этого гарнизон форта – 160 солдат и два офицера – сдался».
Фотография Карла явно сделана после боя. Перед входом в форт руины и обломки мебели. Солдат катит большую деревянную бочку, пиная её сапогом. Рядом валяется крепление от небольшой пушки. Хаос и разгром. Фотограф сделал этот снимок с маленького возвышения перед фортом. На планшете появляется следующий снимок: за круглым деревянным столом, накрытым свежей белой скатертью, сидят трое мужчин, у двоих широкие подтяжки и высоко закатанные рукава, третий – мой дед – в сером пуловере вермахта с чёрными манжетами и V-образным вырезом. Все пьют. На столе пять бутылок шампанского и пустые коробки из-под какого-то печенья. Горит свеча. Настроение приподнятое. Слева в кадр тянется рука четвёртого со стаканом вина. Батальон снабжения за дегустацией добытых деликатесов. Отвратительно.
От Форта-де-Во я еду дальше, к последней точке этого путешествия – Вердену. В письме Роже обратил моё внимание на то, что на одной из фотографий старые городские ворота, и я намереваюсь хотя бы попытаться найти их. Вообще-то, Верден я представлял себе иначе. Как и в случае с Седаном, слава этого города летит впереди него. Для меня Верден (хотя, будем честны, я мало что о нём знаю) – это квинтэссенция бесконечной и бессмысленной окопной войны, сражения с использованием тяжёлого вооружения и отравляющих газов. Да, это, в общем-то, моя главная ассоциация с Первой мировой. Сейчас я слышу глубокий голос деда, который шёпотом произносит: «В-Е-Р-Д-Е-Н».
«А потом мы были в Вердене», – говорит он. В этой фразе есть что-то мистическое, овеянное легендами, жутковато возвышенное. Для поколения Карла, выросшего в атмосфере «первородной катастрофы» – её последствий, прославления, инструментализации и героизации, – Верден значил даже больше, чем для меня. Проигранная Первая мировая, «Версальский диктат», потеря территорий, «национальный позор» – вот что такое Верден. И вот в 1940-м – сатисфакция, и он, Карл из ганноверской глубинки, в первых рядах. Слова о Вердене были произнесены в восьмидесятые за перелистыванием коричневого альбома в кабинете Карла: он ненадолго поднимает глаза, смотрит вдаль, радость от воспоминаний о победе на Западном фронте и взятии Вердена на миг поднимаются в нём. В его глазах намёк на гордость и, возможно, нечто трансцендентное.
Всё это проносится у меня в голове, пока я отчаянно пытаюсь найти центр города. В конце концов до меня доходит, что Верден – маленький провинциальный город, и две улицы с магазинами, которые я проезжаю по третьему кругу, – это всё, что здесь можно назвать центром. Я паркуюсь прямо у городских ворот. При ближайшем рассмотрении у меня возникают сомнения, что это те самые ворота. На снимке Карла они ниже, с заострённой аркой, а те, что здесь, в Вердене, трёхэтажные, с двумя рядами амбразур. Позади чёрно-белых ворот угадываются церковные башни – не совпадает. Пожав плечами, я спускаю затвор «Инстаматика» и решаю немного прогуляться по городу.
На другой стороне Мааса в одноэтажном павильоне семидесятых годов с плоской крышей находится туристический центр. Я показываю свой старый снимок приветливой сотруднице, но и она говорит, что это городские ворота – там, на другой стороне реки. Обескураженный, уношу с собой буклеты об Оссуарии Дуомона, Форте-де-Во и истории линии Мажино. Вряд ли я их когда-нибудь прочитаю: моих знаний французского для этого явно недостаточно. Классические сувениры. Средневековый город с узкими улочками и дорожками, оказывается, стоит того, чтобы его посмотреть. К сожалению, и здесь в январе всё закрыто. Через некоторое время, уставший, я сажусь на ступени одного из многочисленных памятников Вердена, неподвижно уставившись вдаль. Со мной заговаривает юная девушка лет шестнадцати, в кедах, полосатых колготках, юбке и пальто Я не понимаю, чего она хочет. Она переходит на английский и спрашивает, всё ли в порядке и что я здесь делаю. Не слишком дружелюбно отвечаю, что ищу своего деда. Она ненадолго задумывается и затем говорит: «I have seen an old man walking down the street back there. Maybe it’s him?»[64] Я смотрю ей в глаза,