Я поверила.
Но мой инстинкт не подвёл меня.
— А она… — хрипит, будто ему больно даже говорить. — Она просто врала мне в лицо, понимаешь?
Он резко поднимает голову, а глаза полны ненависти.
— Она трахалась с ним, пока я думал, что строю с ней будущее. Она улыбалась мне, говорила, что любит, а потом…
Он замолкает, тяжело дышит, проводит ладонями по лицу, словно пытаясь стереть этот кошмар.
Я чувствую, как по телу пробегает холод.
— Я её ненавижу, мам, — рычит с яростью. — Ненавижу за каждое слово, за каждый поцелуй, за каждую ночь, когда я прижимал её к себе и верил, что она моя.
Я хочу что-то сказать, но не могу.
Потому что нет слов, которые могли бы смягчить его боль.
— Я не знаю, что было хуже, — он вдруг смотрит на меня. — То, что она это сделала? Или то, что он?
Я вдыхаю, не в силах отвести взгляд.
— Я всегда ставил его в пример. Всегда думал, что он — человек, которому можно доверять, который не предаст.
Моё сердце сжимается в болезненной судороге.
Рома говорит о своём отце.
О том, кого он боготворил.
— А он просто взял и уничтожил всё, что у нас было, — продолжает он. — Как будто это вообще ничего не значило. Как будто я для него… никто. И Ты тоже!
Я чувствую, как слёзы подступают к горлу, но не позволяю им пролиться.
Рома отворачивается, опускает голову, пальцы снова сжимаются в кулаки.
— Почему, мам? — голос срывается. — Почему он так поступил?
Я не знаю, что ответить.
Я не могу оправдать Максима.
Я не могу сказать, что всё ещё верю в него.
Потому что я больше не верю.
— Я бы убил его, — Рома вдруг произносит это так спокойно, что у меня по спине пробегает холод. — Когда я увидел их там… Если бы ты не остановила меня, мам… Я бы убил.
Я вскакиваю с места.
— Не смей так говорить! — мой голос звенит в напряжённой тишине. — Ты что, хочешь сломать себе жизнь из-за них?!
Рома смотрит на меня.
— А какая у меня теперь жизнь?
И я не знаю, что сказать.
Потому что он прав.
Потому что его мир разрушился так же, как и мой.
— Что мне теперь делать, мам? — он смотрит на меня с такой болью, что мне хочется разрыдаться. — Как мне выкинуть её из головы? Из сердца? Как мне теперь видеть его и не ненавидеть до судорог?
Я подхожу к нему, кладу ладони на его плечи.
— Мы справимся, сын.
Рома качает головой.
— Нет, мам. Я больше не знаю, кто мы. У нас больше нет семьи.
Я закрываю глаза, сжимаю пальцы на его плечах.
Он прав.
Но мне страшно это признать.
Но я не могу позволить ему утонуть в этой боли.
— Мы с тобой — это семья, Ромка, — говорю с решимостью. — И пока мы есть друг у друга, мы не одни.
Рома смотрит на меня, долго, пристально.
А потом медленно кивает.
И мне хочется поверить, что этого достаточно.
Но я знаю, что путь к исцелению будет долгим.
И он только начинается.
Замолкает, уходя в свои мысли.
Рома сидит на полу, сгорбившись, его лицо скрыто в тени. Он молчит, но я вижу, как его плечи напряжены, как пальцы снова сжимаются в кулаки. В комнате тихо, только часы на стене отсчитывают секунды, каждая из которых кажется вечностью.
— Мам, — наконец произносит он, и его голос звучит глухо, словно он говорит из какой-то бездны. — Я даже отцом его назвать не могу.
Я замираю. Эти слова режут, как нож. Я знаю, что он прав, но всё равно больно слышать это от него.
— Он звонил, — продолжает Рома, не поднимая головы. — Я видел его номер. Но не взял трубку. Не хочу слышать его голос. Не хочу знать, что он там будет оправдываться, врать, как всегда…
Он поднимается на ноги и резко вскидывает голову, глаза горят.
— А Алиса… — он произносит её имя с такой ненавистью, что мне становится холодно. — Она звонила десять раз. Десять, мам! Я смотрел на экран и думал: что она хочет? Объяснить? Извиниться? Сказать, что это всё была ошибка?
Он хрипло смеётся, но в этом смехе нет ни капли радости. Вновь ерошит волосы.
— Я не взял трубку. Не хочу её слышать. Не хочу видеть. Не хочу знать, что она там ещё придумает. И првда ее мне тоже не нужна!
Я чувствую, как моё сердце разрывается. Я хочу подойти, обнять его, но знаю, что он сейчас как раненый зверь — любое прикосновение может вызвать только боль.
— Я не хочу никого видеть, мам, — говорит это тихо и решительно, что я понимаю: это не просто слова. — Ни его, ни её. Никого.
— Ромка… — начинаю, но он резко перебивает меня.
— Нет, мам, не надо. Не говори, что всё будет хорошо. Не говори, что время лечит. Я не хочу слышать это сейчас.
Он смотрит на меня, и в его глазах столько боли, что мне хочется кричать.
— Ты знаешь, что самое гадкое? — дрожащим голосом. — Я до сих пор помню, как он учил меня играть в футбол. Как мы ездили в отпуск. Как он говорил, что я — его гордость. А теперь…
Он замолкает, проводит рукой по лицу, словно пытаясь стереть воспоминания.
— А теперь он просто чужой человек. Который предал меня. Который разрушил всё, что у нас было.
Я чувствую, как слёзы подступают к глазам, но сжимаю зубы. Не сейчас. Не перед ним.
— И она…. Она знала, мам. Она знала, что он мой отец. И всё равно…
Он не заканчивает фразу, но мне и не нужно слышать продолжение. Я вижу, как его руки снова сжимаются в кулаки, как он пытается сдержать ярость, которая бурлит внутри него.
— Я не знаю, что делать, — продолжает тихо, почти шёпотом. — Я не знаю, как жить с этим. Как просыпаться и не думать о них. Как дышать, когда всё внутри будто разорвано на куски.
Я подхожу к нему, осторожно кладу руку на его плечо. Он не отстраняется, но и не смотрит на меня.
— Ромка, — говорю мягко, — ты не должен проходить через это в одиночку. Я здесь. Я всегда буду здесь.
Он медленно поворачивает голову, смотрит на меня. Его глаза полны сомнения.
— А что, если я не смогу это пережить? — надломленно.
— Сможешь, — отвечаю твёрдо, хотя сама не уверена в своих словах. — Мы