Он шагает ко мне, глаза тёмные, злые, и я вижу — он не шутит, он знает, он всё знает! Я мечусь, отступаю, спотыкаюсь о диван, падаю, вскакиваю, руки дрожат, я кричу:
— Это не твоё дело! Не твоё, не твоё! Ты мой, Максим, мой, а она — она мне помогала, она знала, как тебя взять, как сделать моим!
— Почему ты молчишь? — шепчу я, сжимая пальцы в кулаки, но он смотрит, и я понимаю — сейчас что-то сломается. Это, сука, не по плану!
— Я пришёл посмотреть на тебя, — говорит он ровно.
— Посмотреть? — я смеюсь, истерично, резко. — Зачем смотреть? Ты ведь скучал. Я знаю. Ты же скучал?
Я снова тянусь к нему, пытаюсь коснуться его руки, но он отстраняется. Я замираю.
— Почему ты… — голос дрожит, рвётся.
— Ты разрушила всё, Алиса, — говорит он, и его голос — как цунами.
Я моргаю.
— Что?
Он смотрит прямо на меня, и в его глазах “нет меня”.
— Ты разрушила мою семью. Разрушила то, что было мне дорого.
Я отступаю на шаг. Грудь сдавливает боль, как тиски.
— Но я сделала это для нас!
Он качает головой.
— Ты сделала это для себя.
Я хватаю его за руку, пальцы вцепляются в рукав пиджака.
— Нет! Не говори так! — голос срывается. — Я тебя люблю! Ты нужен мне!
Максим медленно убирает мою руку со своей.
— А я не люблю тебя, Алиса. Я тебя ненавижу, презираю.
Холодный, чёткий голос. Глаза жгут, в груди всё ломается. Я не слышу этого.
— Ты врёшь! — я хватаю его за плечи, вцепляюсь, словно он может раствориться. — Ты мой!
— Я никогда не был твоим.
Я теряю воздух. Меня больше нет.
— Это Вика, да? — губы дрожат, сердце колотится в бешеном ритме. — Она что-то тебе сказала, она настроила тебя против меня!
Максим смотрит, как на пустое место.
— Вику трогать не смей.
Эти слова — как лезвие в горло. Я хватаю воздух ртом, боль сжигает меня изнутри.
— Она тебя не любит! Она никогда тебя не любила!
— Но я люблю её.
Мир рушится. Нет. Нет. НЕТ!
Я кричу, бросаюсь к нему, но его руки жёстко ловят меня, отталкивают назад.
— Ты лжёшь! — я шипю, руки дрожат, в глазах темнеет. — Ты не мог полюбить её снова! Она же была сдохла для тебя!
Максим стискивает челюсти.
— А ты хотела, чтобы она была мертва по-настоящему?
Я застываю. Он понял. Он знает.
— Ты хотела, чтобы с ней что-то случилось, да? — голос его низкий, как предвестник шторма.
Я не могу дышать.
— Это не так…
— Ты хотела её убить.
Мой смех рвётся резко, истерично.
— Нет! Я просто… Я просто хотела, чтобы она исчезла! — кричу я, голос срывается на визг. — Это не твоё дело, Максим! Ты мой, мой, мой! Тётя Маша знала, она сделала всё, чтобы ты был моим, а Вика сдохнет, сдохнет, сдохнет!
— Где её найти? — рычит он, шагая ближе, и я вижу — он хочет сломать меня, раздавить, вытрясти всё. — Где Маша, Алиса? Говори!
Я мечусь, паника рвёт грудь, я не хочу, не хочу, не хочу! Где Маша? Нет, нет, он не найдёт её, не должен, это моё, моё, моё! Я смеюсь, кричу, слёзы текут, я ненавижу его, ненавижу её, ненавижу всё!
— Не скажу! — визжу я, бросаясь к нему. — Не скажу, не скажу, не скажу! Ты мой, Максим, мой, и я не отдам её тебе, не отдам!
Он смотрит на меня, глаза тёмные, холодные, и говорит тихо, но голос режет, как нож:
— Хрен с тобой. Сам найду.
Я разбиваюсь. Я падаю на колени, волосы падают на лицо, я раздираю кожу на руках ногтями, кровь капает на пол.
— Не оставляй меня! — кричу я, голос срывается, слёзы душат.
— Прощай, Алиса, — говорит он, отходя к двери.
— Нет!
Он оборачивается, смотрит на охранника, голос ледяной:
— Забирайте.
Дверь открывается, входят мужчины в белых халатах, шаги тяжёлые, лица пустые. Я кричу, бросаюсь к Максиму, но руки в халатах хватают меня, тянут назад. Я вырываюсь, визжу, слёзы текут, кровь капает, всё тонет в хаосе.
— Нет! Нет! Нет! Я хочу к Максиму! Максим! — кричу я, голос ломается, но он уходит, исчезает за дверью, и я вижу только белые халаты, белые стены, белую пустоту. Он не вернётся. Но он не понял. Если он не мой… Он не будет ничей.
Глава 54
Максим.
Опять, сука, этот офис, что встречает меня холодом, тишиной и моим собственным отражением в стекле. Я стою у окна, спиной к двери, сжимая пальцы в кулаки. Грудь сдавливает, внутри кипит гнев, но он не вспыхивает — тлеет, как угли в камине, раскаляясь всё сильнее.
Сергей входит без стука. Тяжёлые шаги, уверенные, но я знаю — он тоже напряжён. Он кладёт папку на стол, но я не оборачиваюсь.
— Нашли её, — голос твёрдый, но в нём есть что-то ещё. Сомнение? Тревога?
— Где? — выдыхаю я, смотря в темноту за окном.
— Окраина Москвы. Старый жилой район.
Я поворачиваюсь. Сергей вытаскивает из папки листок, кладёт передо мной. Кривые буквы, название улицы, номер дома. Дрянная, сероватая бумага, как из старых архивов.
— Это она.
Я беру листок, сжимаю в руке.
— Еду.
Сергей хмурится, скрещивает руки на груди.
— Охрану взять?
— Нет.
Он качает головой, но не спорит. Я хватаю ключи, разворачиваюсь к выходу.
— Максим… — голос его останавливает меня на пороге.
Я оборачиваюсь, и в его глазах читаю нечто большее, чем тревогу.
— Будь осторожен.
Я не отвечаю. Просто ухожу.
Москва смазана в окне машины — только серый фон, только дождь, что разбивается о стекло. Я держу руль крепче, чем надо, слишком резко вхожу в повороты. Меня жгёт нетерпение.
Я хочу посмотреть ей в глаза. Хочу знать, за что.
Окраина встречает меня совдеповскими косыми многоэтажками, облупившейся краской, влажным запахом сырости и табака.
Подъезд пропах мочой, стены исписаны похабными словами. Я поднимаюсь на третий этаж, стучу в дверь — резко, требовательно.
Тишина. Потом шаги. Скрип. Дверь открывается, и передо мной она.
Маша. Женщина, что, как оказалось, стояла за всем этим.
Я всматриваюсь в её лицо. Даша? Нет. Похожа, но не она.
Острые скулы, тот же цепкий взгляд,