Кошка металась между его лапами с невероятной скоростью. Прыжок влево — удар проходит мимо. Рывок назад — когти рассекают воздух в паре сантиметров от морды.
И она наносила укусы.
В ногу — клыки впиваются в икру, вырывая кусок мяса. В бок — зубы скрежещут о ребро.
Каждый её укус оставлял рану, из которой текла тёмная, почти чёрная кровь. Каждая рана несла новую порцию яда. Массивные челюсти Афины, укреплённые после достижения порога силы, работали как гидравлический пресс, пробивая то, что обычная кошка не смогла бы прокусить.
Я видел, как медленно, но верно яд накапливается. Движения медведя становились всё более вялыми. Его дыхание — хриплым и прерывистым.
Ярость толкала его вперёд, заглушая сигналы больного тела. В его взгляде не было ничего разумного — только безумие и желание убить то, что причиняет боль.
И тут он попал.
Афина метнулась влево, но медведь наконец-то предугадал её движение. Его лапа обрушилась сверху не туда, где она была, а туда, где она будет через мгновение.
Удар пришёлся точно в цель.
Массивная лапа придавила Афину к земле всем весом медведя. Я услышал, как она задыхается, как из её груди вырывается сдавленный хрип. Она извивалась, пытаясь вырваться, но вес был слишком велик.
Медведь навис над ней. Его мутные глаза горели торжеством — болезненным и искажённым. Он медленно — почти театрально, наслаждаясь моментом — поднял вторую лапу над её головой.
Когти блеснули в тусклом свете, капая гноем и кровью.
Один удар и всё кончится.
Время растянулось. Каждое мгновение превратилось в вечность.
Я видел занесённую лапу. Видел беспомощно прижатую к земле Афину. Видел, как Красавчик дрожит в своём укрытии, парализованный ужасом.
Во мне что-то сломалось. Не в плохом смысле — наоборот.
Сломались сомнения. Инстинкт самосохранения.
Осталась только ярость.
— НЕТ! — заорал я, и голос прорвался сквозь сдавленное горло хриплым воплем.
Воздух ворвался в лёгкие обжигающей волной. Боль пронзила грудь, но я проигнорировал её. Схватил нож побелевшими пальцами и рванул вперёд, спотыкаясь о кости и проваливаясь в трещины.
Но я был слишком далеко. Всё равно слишком медленный! Не успею!
Вот в этот самый момент всё и изменилось.
Навсегда.
Я почувствовал нашу связь — ту тонкую, почти неосязаемую нить, что соединяла меня с Красавчиком с момента приручения.
Сейчас она вспыхнула.
Эмоции хлынули по этой связи как прорвавшая плотину река. Не слова — чувства в их чистейшем виде.
Моя ярость. Моё отчаяние. Моя абсолютная, безоговорочная готовность умереть, но не дать тронуть того, кто стал мне дорог.
И Красавчик ответил.
Его страх никуда не делся. Он всё ещё дрожал, всё ещё хотел бежать. Но сквозь этот страх пробилось то, что я передал ему через связь.
Решимость.
Крошечный горностай выскочил из укрытия одним молниеносным движением. Его белоснежное тело превратилось в размытую линию, несущуюся вперёд быстрее, чем я мог уследить. Максимальная ловкость делала его почти невидимым — призраком, скользящим между миров.
Прыжок с камня на череп. С черепа на валун. С валуна — на спину медведя.
Зверь даже не почувствовал, как на него забрался крошечный хищник.
А Красавчик уже карабкался по его загривку, цепляясь игольчатыми коготками за свалявшуюся шерсть. Выше, выше — к голове, где болезнь ещё не превратила кожу в броню.
Медведь занёс лапу над Афиной. Когти нацелились точно в череп.
И я понял, что смогу сделать.
Нож был в руке. Бросок — безумная идея, но других не было.
Я не целился в медведя — бесполезно, шкура толстая, а бросок слабый. Целился в ту самую занесённую лапу, где мышцы натянуты перед ударом, где каждое движение на пределе.
Рывок плечом, бросок от груди — коротко и резко.
Нож полетел, вращаясь. Клинок вонзился не в предплечье — туда не пробьёшь с такого расстояния. Он воткнулся в запястье, где сухожилия тонкие и каждый порез отзывается болью.
Неглубоко — на сантиметр, может два, но прямо в сустав.
Медведь взревел, лапа дёрнулась от неожиданной боли. Удар сорвался, когти полоснули по земле в сантиметрах от черепа Афины, вырывая комья грязи и камни.
И Красавчик прыгнул.
Он сорвался с загривка медведя и метнулся к его морде, раскрыв крошечную пасть. Его зубы нацелились в самую уязвимую точку — в левый глаз медведя.
Челюсти сомкнулись.
Медведь ВЗРЕВЕЛ.
Это был не просто звук. Это был ВОПЛЬ.
— РАААААААААААААААААААААУАРРААААААААААА!
Вопль такой силы и агонии, что я невольно зажал уши ладонями, но это не помогло. Звук прошёл сквозь кости черепа, сотряс мозг, заставил зубы звенеть в дёснах.
Медведь мгновенно забыл про Афину. Забыл про меня. Забыл про всё.
Вся его вселенная сжалась до единственной точки невыносимой, ослепляющей боли в глазнице.
Он замотал головой как бешеный, пытаясь сбросить вцепившегося в него зверька. Огромная туша развернулась, врезаясь в стены ущелья. Камни осыпались градом. Кости взрывались под его лапами.
Но Красавчик держался мёртвой хваткой.
Его крошечные челюсти впились в мягкие ткани глаза, разрывая их. Кровь хлынула густым потоком, заливая половину морды чудовища. Медведь взвыл от боли, мотая головой, пытаясь стряхнуть крошечного мучителя.
Один глаз был слеп.
Афина вырвалась, воспользовавшись моментом замешательства. Отскочила в сторону, задыхаясь и хромая на правую переднюю лапу.
Но в её жёлтых глазах горело пламя, которого я не видел раньше.
Жажда крови.
Хищница пригнулась к земле, собираясь в смертельный прыжок. Задние лапы впились в каменное дно. Мускулы сжались, готовясь выстрелить её тело вперёд.
И она прыгнула.
Метнулась к шее ослепшего наполовину, обезумевшего от боли медведя.
Её массивные челюсти блеснули в тусклом свете и впились прямо в плоть шеи, туда, где кожа тоньше, но яремная вена глубоко под слоями мышц.
Из пасти медведя струйками брызнула кровь. Тёмная, почти чёрная, густая как смола. Она залила морду Афины и капала на пол ущелья, забрызгивая камни.
Медведь взревел. Попытался стряхнуть хищницу, замотал головой с такой силой, что её тело подбросило в воздух. Он всё ещё дышал, хрипло, надрывно, но трахея оставалась целой. Яд делал своё дело, но слишком медленно для такой массивной туши.
Афина вцепилась ещё крепче, впиваясь глубже, расширяя рану. Но её сил не хватало.
Медведь качнулся, движения становились всё более хаотичными. Но он всё ещё стоял. Всё ещё был смертельно опасен.
Я уже пришёл в себя и быстро достал второй нож — метнулся вперёд, целясь в ту самую рану, которую растерзала Афина.
Моё лезвие вошло в плоть, но