Но делать нечего. Я сам его об этом попросил. В итоге собрался. Оделся. К половине двенадцатого вызвал себе такси и поехал.
Прощание с Григорием проходило в кафедральном соборе в старом центре города. Похож на знакомый мне Исаакиевский, но отличающийся более пышной архитектурой и большей помпезностью. Впрочем, меня эти архитектурные изыски нисколько не тронули. Я и в прошлой жизни был убеждённым атеистом и никогда религией не интересовался. Верующий адвокат. Это даже звучит немного смешно.
Нет. Куда больше меня поразило то, сколь много людей пришли проводить Григория Распутина в его последний путь.
Площадь оказалась заполнена до предела — людское море, казалось, тянулось до самых фасадов, заполнив мостовую, ступени и даже крытые галереи стоящих по краю окружающей собор площади домов. Прохладный зимний воздух стоял густой, неподвижный, как будто сам город затаил дыхание.
Но больше всего меня поразили люди. Собравшиеся плечом к плечу, они так сильно отличались друг от друга. Кто в старых куртках, кто в дорогих пальто, но всех объединяло одно выражение — тихое, тяжёлое внимание. Никто не говорил громко — лишь редкое покашливание, шелест ткани и мерное позвякивание колокольчиков у стоящих на карауле вокруг собора Императорских гвардейцев. Мне вообще казалось, что над площадью вокруг храма повисла тяжёлая и мрачная тишина, сквозь которую едва слышалось тихие перешёптывания и всхлипы.
Странно. Я ожидал, что будет куда громче. Что люди будут обсуждать случившееся. Будут говорить друг с другом. Но — нет. Даже те редкие, кто порывался снимать происходящее на камеры своих телефонов, казалось, делали это тайком, осторожно, чтобы не помешать другим.
Люди хотели выразить своё уважение ушедшему, и окружающие их уважали это желание.
Когда гроб вынесли из ворот, толпа словно качнулась, и над ней прошёл едва уловимый вздох — не плач, не крик. Это сложно описать. Единое движение живых, которые вдруг ощутили, что прощаются не просто с человеком, а с эпохой, частью чего-то большего, чем их собственная жизнь.
Они прощались с кусочком истории их Империи. Кто-то шептал слова молитвы, кто-то просто стоял, глядя в землю. И в этом молчании было больше уважения, чем в самых торжественных и возвышенных речах.
Стоя с краю от фасада храма, я увидел её. Елена вышла следом за несущей гроб процессией. В длинной и чёрной траурной одежде. Рядом с ней, в похожем одеянии, шла Ева со своим отцом, сопровождая подругу. И только следом за ними из высоких дверей храма вышла остальная процессия тех избранных, кого допустили внутрь. Десятки… нет, даже сотни аристократов. Они тянулись вслед за Еленой Распутиной в своих чёрных траурных костюмах, будто живое продолжение её платья.
Вон, следом за Распутиной и Армфельтами шли Меньшиков и Румянцев. За ними я увидел Лазаревых почти в полном составе. Павла. Валерию. Их сыновей. Всех, кроме Насти. Видел графов Филатова и Смородина. Следом за ними вышел Браницкий — вот уж кого не ожидал увидеть. Спокойного и мрачно молчаливого. Даже Волкова приметил. Максим в чёрном костюме вышел из собора одним из последних, шагая в гордом одиночестве.
Но лица знакомых мне аристократов — лишь капля в море. Куда больше было тех, кого я не знал. Даже примерно не стал пытаться сосчитать их. На первый взгляд из храма вышло человек триста, если не больше. Да нет. Точно больше.
И далеко не у всех на лице царило скорбное выражение. Многие о чём-то переговаривались. Я даже заметил парочку женщин в пусть и строгих, но роскошных нарядах, которые шли последними и о чём-то переговаривались с улыбками на лицах.
Не знаю, что именно стало причиной их веселья, но меня это… не возмутило, нет. Скорее покоробило.
Окружающая собор толпа расступилась, давая процессии и идущим за ней людям свободно пройти к машинам. Многие кидали на дорогу перед несущими гроб цветы. Сначала их были единицы. Я собственными глазами видел, как невысокий мальчуган — может быть, семи или восьми лет — бросил перед собой одинокую алую розу.
А следом за ним это же стали делать и остальные.
Любовь. Скорбь. Гордость. Злость. Воодушевление. Всё это я видел на лицах собравшихся здесь людей, пока они бросали прекрасные цветы на пути несущих гроб.
Медленно, но верно полоса чёрных плит, которые покрывали площадь, превращалась в багряное море от рассыпающихся по ней цветов. Те, кто стояли в толпе позади, просили других передать их ближе. Какие-то из цветков были перевязаны лентами. К стеблям других крепились маленькие записки с пожеланиями.
Каждый вкладывал в этот жест что-то своё. И, что характерно, многие из них говорили слова поддержки одинокой девушке, что шла следом за телом своего деда. Не кричали. Именно говорили. С теплотой. С любовью и состраданием.
На моих глазах парочка девочек пролезла под невысоким ограждением и подбежала к Елене с букетом цветов, протягивая их растерянной девушке.
Даже со своего места я видел, как она плачет, пусть и с улыбкой на лице.
Печальный момент, но такой трогательный. Люди пришли сюда объединённые смертью. Но… имелось в этом что-то куда более глубокое. Наполненное добром и уважением к ушедшему.
И именно в этот момент я заметил это. Недовольные, даже несколько презрительные выражения на лицах некоторых аристократов, наблюдающих за происходящим. Что удивительно, но вот эта картина не вызвала у меня злости и гнева. Даже банального желания просто пойти к ним и дать по морде, чтобы не кривили рожи в такой момент и проявили хоть немного уважения.
Нет. Всё, что я почувствовал в ту секунду — лишь жалость. Жалость к людям, которые неистово завидовали. Потому что знали — их так провожать никто не будет.
И был рад, что Елена этого не видит.
Я знал, что будет ещё одна церемония. Уже непосредственно погребения в родовом склепе самих Распутиных. Тело Григория поместят рядом с его сыном, как он и завещал. Но я там присутствовать не буду. Туда допустят лишь избранных. Уверен, приди я к Елене и изъяви такое желание — она неприметно разрешила бы мне быть рядом с ней в этот момент. Но пусть лучше с ней будет Ева и Армфельты. Всё-таки, если я ничего не путаю, они пусть и дальние, но всё же родственники.
— Красиво это, — негромко сказал стоящий рядом со мной Виктор, наблюдая за происходящим.
— Да. Он