— Не логикой, — рассмеялся он, — а просто медвежьими фактами! [50]
— Уф. Ну и к чему мы теперь пришли?
Он на мгновение задумался. — Если бы мы знали, как твои плохие парни сюда попали — при условии, что это не местные таланты, — это могло бы подсказать нам, как вернуть тебя в твой мир.
И снова она — эта мысль, от которой сводило желудок.
— Неправильно, — сказал я, больше не в силах сдерживать страх. — Послушай, что-то же вызвало это расхождение, какое-то событие между Революцией и «Восстанием из-за виски», которое привело к тому, что Вашингтон преждевременно помер, я…
— К чему ты клонишь? Я думал, все это…
— КРИТИЧЕСКИ ВАЖНО! Предположим, путешествия во времени возможны, Эд. Не боковые, а старые добрые линейные — вперед-назад. Предположим, кто-то отправился назад — может, Вон Мейсс, может, правительство — и убил не того динозавра или собственного дедушку! Предположим, история испорчена навсегда!
— Что ты имеешь в виду?
— Все это время я исходил из того, что я переместился, чтобы попасть сюда. А что, если машина Мейсса просто удерживала меня на месте, пока мой собственный мир вырывали у меня из-под ног, а твой втиснули на его место? Эд, мне по-настоящему страшно! Откуда я знаю, что то изменение в истории, которое создало твой мир, не уничтожило мой?
VIII: Ночь длинных ножей
— Слухай сюда, малец, и слухай внимательно. Толку-то не будет, если будешь раскисать каждый раз, как нашпигуешь дырками грабителя поездов. Не ты ж его заставил на нашу получку позариться, он сам так решил. Может, ты его и пристрелил, но, по-моему, это его палец все время был на твоем крючке. Гляди, мы — лучшие, кто есть у «Уэллс-Маллиган»: всякий, кто вломится в наш товарняк, просто совершает самоубийство. А у каждого есть право на самоубийство, верно, малец?
— Майк Моррисон в роли «Поющего Сэнди» в «Стрелках Одинокой Звезды»
В ту ночь мне хреново спалось. Я вымотался, и не только от напряжения и пулевых ран. Чудесные машины Клариссы лечили меня с такой скоростью, что это съедало все мои резервы и пробуждало во мне дикий голод каждые сорок пять минут. Но сон не шел. Когда целый день валяешься в кровати, опутанный проводами, как «Мозг Донована» [51], это не слишком-то располагает к крепкой ночной спячке.
Я не из тех, кому помогает теплое молоко, а выпивка никогда не помогала мне уснуть. В этом анархистском Диснейленде, судя по всему, не было законов о рецептах. В аптечках Эда было все, от аспирина до морфия. По иронии судьбы, дюжина пластиковых бутыльков, оставленных Клариссой, содержала в основном витамин Е, костную муку и таблетки аскорбинки размером с мой значок. Для вызова сна она предпочитала использовать нечто среднее между вуду и электроникой, что она называла электронаркозом. Но на меня это не очень-то действовало.
Беспокойно ворочаясь в темноте, я пытался выспорить у Эдова терминала что-нибудь почитать. И тут я его услышал: гудение, тихое, но безошибочное. Я мог бы и проспать. Я повернулся. В тусклой подсветке далеких уличных фонарей я различил тень на оконном стекле.
Мой «Смит и Вессон» лежал на комоде, но я настоял на том, чтобы «дерринджер» остался у меня под подушкой, и это меня злило. Он, скорее всего, покалечит мне руку, а все, что мне сейчас было нужно, — это еще один комплект катушек Бассета.
Тем не менее, я медленно сунул руку за голову, нашел крошечную, неудобную рукоять и взвел эту колымагу под подушкой. Один выстрел. Лучше бы он был с близкого расстояния.
Окно, закрепленное на петлях вверху, открывалось наружу. Тень молча перекинула ногу через подоконник. Один шаг по полу, два, три. Звездный свет блеснул на голой стали.
Он был уже на мне! Огромный нож описал сверкающую дугу, и я вывернул ствол в его сторону, пока его клинок запутывался в проводах вокруг меня, чиркнул по гипсу на руке и был отведен в сторону. «Дерринджер» выстрелил с ослепительной вспышкой, пройдя в ладони от его лица. Я выронил пистолет из обожженных пальцев, хватаясь за его запястье. Он дернул руку назад — я позволил, толкая бритвенно-острое лезвие к его лицу. Оно впилось ему под челюсть, проворачиваясь в ране, рассекая плоть и узловатый мускул, обрызгивая нас обоих кровью. Он пытался бороться с клинком, дрожавшим в четверти дюйма от его сонной артерии, и мы оба быстро слабели в этом клинче. Я услышал, как хрустнули кости в его запястье.
Внезапно он разжал руку, вырвался из моей слабеющей хватки и нырнул головой вперед из окна, и в тот же миг… Хлоп! Хлоп! Стекло разлетелось на миллион кристаллических осколков.
Вспыхнул свет. Эд привалился к дверному косяку, паутинка дыма вилась из дула его .375-го. Я откинулся на промокшую от пота постель; аккуратные схемы Клариссы превратились в свисающие руины. Окровавленный нож лежал на одеяле, в миллиметрах от моей дрожащей, отбитой выстрелом руки. Взгляд Эда скользнул с моего залитого кровью лица на клинок длиной в фут. — Ты что, не знаешь, что бриться в темноте — плохая идея?
— Кровь принадлежит другому парню. — Я вытер лицо простыней. Ниже тоже было мокро — вечно мой мочевой пузырь подводит в кризис. — Думаешь, ты в него попал?
— Сомневаюсь. — Он осмотрел пустую оконную раму, на мгновение высунувшись наружу. — Он оставил свою лестницу. Погоди-ка… что-то здесь прямо под подоконником. — Он поднял пластиковую коробку размером с пачку сигарет, свисающую на мотке проводов. — «Глушилка». Гасит вибрации, вызываемые взломом. Сложная и очень дорогая штука. Всего вторая, что я видел с тех пор, как…
— Если эта хреновина издает гул, ему следует потребовать деньги назад. Именно это его и выдало.
— Избыточная энергия должна куда-то деваться — в тепло или в звук. Может, просто день у него не задался.
Я хмыкнул, оглядывая погром. — Ты не видел, он там внизу не валяется?
— Нет. Промазал на милю. Хотя, вероятно, нахватал полную задницу заноз. — Он кивнул в сторону разбитого окна.
Я ухмыльнулся. По краям рамы был странный, маслянистый отблеск. Может, просто необычный эффект освещения. — Как он пережил падение? — Я посмотрел снова. Амебовидный отблеск все еще был там.
— Просто, с десятифутовыми кустами можжевельника, густо растущими у дома. Думаешь, ты будешь в