Мы переглянулись, не сказали ни слова, но подумали, конечно, об одном и том же. Эх, любят же люди верить во всякие глупости. И на Волге, и на других реках…
Лодки и люди
* * *
Всю свою жизнь я плавал на лодках. По запутанным водным тропкам караманских протоков, по синему пунктиру березовских разливов, невольно – не прогрести! – поднимал веслами широкие листья сазанковских кувшинок, чертил узор лодочного следа по озерцам и озерам. И лодки бывали разные. Нестойкие продолговатые «березки», особенно ловкие в узких местах, где, кажется, проплыть невозможно; уверенные в себе «кефали», устойчивые, быстрые, надежные, хотя и сваливающиеся почему-то при долгой гребле на левую сторону; широкие «казанки», кургузые «ерши», не любящие лишних движений, зато легкие и неприхотливые. И резиновую лодочку опробовать мне пришлось вместе с сегодняшним моим верным напарником по рыболовным походам – Дедом. Отцом моей жены, милой моей Таточки, тестем моим, стало быть. Тестем? Дед – он и есть Дед, на другие имена не откликается! Где только уже не проплывал, не проносился наш с Дедом видавший виды «Муссон». Три часа утра, иные люди только что спать завалились, а мы с Дедом уже накачиваем – скорей бы на воду! – верный наш «Муссончик»!..
Были лодочки, были. И всегда, как незабвенный Юрий Коваль, мечтал я о «самой легкой лодке в мире». Но все-таки настоящим лодочником – в подлинном, волжском, зеленоостровском, если угодно, смысле этого слова – я не сделался. Может, еще дорасту? Тем более что лично посчастливилось мне знавать лодочников от бога.
Вот вам акварелька: тихое июльское утро, волжский залив, посреди которого, на урезе водной травы, примостилась рыбацкая лодочка. И появившаяся из-за поворота моторная лодка резко сбрасывает скорость, чтобы не нарушать тишины и не мешать рыбаку. Настоящие лодочники раньше, так уж было принято, переходили на весельный плыв при входе в заливчики или протоки. Врожденный волжский интеллект срабатывал, воспитанием и самой рекой дарованный. Они еще есть, еще живы – жаль только, что редки стали уж очень. И лодки. И люди.
Дядя Гриша
Весна, ледоломная и говорливая зеленоостровская весна пленила меня безвозвратно. Ход вешней воды, несущей новую жизнь, открывающей праздник нереста, стал для меня навсегда желанен и радостен.
Всего пару недель как загорелся по закраинам островных протоков верболоз, еще только-только затеплились робкие свечки вербы, еще зеленоватая на изломе льдина упрямо не признает своего полдневного краха, еще лыжня пробегает, прерываясь местами, по ледяному потемневшему полю, и следы рыболовной тропинки еще сохранились в самых глухих уголках маленького заливчика, а уже на фарватере свиваются жгуты вешней быри, оживает русло. Могучее время, громкое, шумное. Но и самое мелодично-тихое в году. Прислушаешься: где-то высоко в синем небе, по которому плывут льдины первых, почти уже летних облаков, слышны пробные переливы жаворонка. Скоро-скоро, через считаные дни, поставят бакены. Скоро дебаркадеры – домики на воде – проснутся после зимней спячки, что водные лешие, и глядишь – их уже примутся буксировать трудяги-утюжки на летние стоянки.
Всю долгую зиму были сжаты дебаркадеры скрипучими льдами, а теперь отдышались, свободно вздохнули. Отудобели. Так и раздаются средь реки довольные их выдохи: «Ух, осилили зиму! Эх, дожили до весны!»
Идет такой домик по реке, а из трубы дымок, и шкипер сидит на лавочке в ватнушке, из-под которой видна синяя полоска тельняшечки, и собака при нем. Какой-нибудь Титан. Целый мир, целая жизнь.
С таким вот весенним, радостным волнением вспоминается мне дядя Гриша – главный, пожалуй, самый уважаемый лодочник Зеленого острова. Лодочник редчайший из редчайших!
Перевоз ведь всегда имел для островитян особое значение, даже в ту пору, когда омы и баржи ходили исправно. На барже ведь что – на барже только до дебаркадера доберешься. А огороды, к примеру, у многих притуливались к самым дальним уголкам острова, куда без лодки – никак.
И тут приходил на помощь дядя Гриша. Идеально зная систему островных протоков, озер, заливов, он и в любую погоду доставлял нуждающихся точно по островному адресу. Причем если большинство перевозчиков брало за такую дополнительную работу пятнадцать копеек, то дядя Гриша – только десять. Никто не спрашивал почему. Так было заведено испокон, и все!
Дядя Гриша был фигурой почти былинной. В свое время он прошел войну и вернулся домой без руки. Обычно, особенно ранней весной, когда еще зябкие утренники, черемуховые холода, набрасывал он на плечи темную куртку, и странно было видеть, как пустой рукав ее шевелится на ветру. Однако же с лодкой управлялся он удивительно легко; лодка его слушалась, как если бы была приручена.
И это ох как важно! В лодочках ведь островитяне не только на стрежень выходили или по заливам камышовым ныкались. В пиковые дни половодья лодка оказывалась незаменимым транспортом, пробирающимся там, где еще несколько часов назад была суша. Ледяная полая вода поднимается стремительно, это у обрывистых яров не сразу и заметишь подъем в полметра-метр, а пологий берег заливается мгновенно и весь.
И лодка дяди Гриши – в работе. Вот пересекает она стремнину. Дядя Гриша сосредоточен, и зорок, и весь как бы напружинен, и папироса точно бы срослась с углом его неулыбчивого рта. Течение бьет в лодочный бок, вода «тельняшится», как говорят волгари. Момент ответственный, напряженный – для тех, кто понимает дело.
Кто-то из пассажиров, из самых неопытных или из случайных, встает и решает перейти на другой борт. Дядя Гриша только сверкнет глазами из-под темных бровей в сторону суетного нарушителя, и тот мигом возвращается на место. И то правда – с фарватером в мае шутки плохи, голову-то на плечах иметь надо! Большая вода уважение любит, а разболтанности и суеты не терпит. Отсюда и молчаливое дяди-Гришино нравоучение!
Так что дядя Гриша был не только перевозчиком, он был, мне кажется, волжским учителем, наставником, проводником.
Немногословен был дядя Гриша, но шутку-прибаутку отпустить мог: скажем, притвориться, что забыл дорогу, особенно если видел, что среди пассажиров есть новички. «Да не знаю, – вдруг прищурится он с хитринкой на солнышко, – в ту ли протоку зашли, не в ту ли. Ну, если что, заночуем в ярах, ухи наварим, удочки