— А как же инструмент? — вдруг сообразил кто-то. — Проверяющий спросит: «А почему этот марширует — пустой?»
— Ну так дать ему инструмент!
— А — какой? Все — разобраны, при деле. Один контрабас остался.
Вижу, старшина несёт мне свой золотой баритон, эуфониум.
— Мундштук! Надо отобрать у него мундштук! — сказали оркестранты.
Ждём сигнала. Стоим, мёрзнем.
Сабитов с маленьким пузырьком, шепчет:
— Спиртяшка — чтобы губы к металлу не примерзали.
Гриша-тубист говорит:
— Нет. Панкин прикладывается.
Дирижёр-майор даёт последние указания:
— Всем — трезво смотреть на оркестр! Тр…р…резво!
Как часто я слышал эти слова, но только сейчас понял их правильно: не упиваться собственным голосом, но слушать голоса всех!
— Ну а коду снимаем как? — спрашивает дирижёр-майор. — Как коду будем снимать, товарищи музыканты?
— Мощным ударом в точку, резко обозначив тишину! — отвечает малый барабан Федулов.
Это был правильный ответ.
— Пора! Подали сигнал!
Старшина:
— Всем снять перчатки!
Дирижёр-майор:
— Оркестр, равняйсь, смирно!..
Вот она, там, справа — трибуна с начальством и проверяющими, мною оформленная: «Учиться военному делу настоящим образом!» Не сняли, висит.
— Оркестр! Шагом марш!
Как грохнем разом:
— Трам! Та-трам, тарарам, та-там!
Но прежде старшина успел крикнуть:
— Не держи инструмент как неродное дитя — на расстоянии. Имей правильный вид!
И действительно, вдруг проверяющие скажут: «Почему некоторые музыканты не дуют в свою трубу?»
Понял, прижал к губам эуфониум, играю — своим голосом — как в рупор дую, звук издаю, баритону подобный. И чувствую, что я сам — рупор — какого-то мощного небывалого вдохновения! Тац! Тац! — печатаю строевым шагом — под «Прощание славянки» Агапкина — и «кругом марш!» — с разворотом назад — под «Марш Радецкого» Штрауса. Тац! Тац! (ц — это подковки цокают).
А ведь баритон, наверное, больно бил мне о зубы — на марше без мундштука-то! Но этой боли я не замечал — так вошёл в раж, так заигрался! И коду сняли блестяще — раз! — и замерли, застыли. Резко обозначив тишину!
И тут инспекция захлопала в ладоши, чего делать ей не положено. И начальство наше — робко: шлёп-шлёп. В перчатках, конечно, — не тот звук.
Нам всем показалось, что прошли мы хорошо, а проверяющие сказали: «Отлично!»
В репетиционном зале дирижёр-майор объявил всем музыкантам благодарность. И — чуть не прослезившись — добавил:
— Сердечную, дорогие мои!
А мне — порицание. Как музыканту! За то, что я после коды лишний такт пукнул.
— Два такта! — уточнили музыканты.
Поставив в моём военном билете печать: «Снят с учёта», начальник строевого отдела полковник Соколов сказал, что от политотдела пришло запоздалое (ещё от Молочкова) представление меня к ефрейтору. Но после губы повышать меня в звании — за злостные воинские нарушения? — абсурд. Надо бы понизить — да некуда.
Так что если б не Чехословакия — был бы я ефрейтором.
Несгоревшие журналы после дембеля я с собой домой забрал. Дело чести! Потом — на дачу свёз. До сих пор там они и лежат — под Дмитровом. Сейчас им — самому младшему — «Атаке с ходу» Василя Быкова — 42 года, а самому старшему — «Носорогу» из «Иностранки» — 45. Считай, что — библиографическая редкость.
После дембеля я даже на самые интересные выставки не ходил: боялся встретить кого-нибудь из прошлой художнической жизни с неприятным вопросом: «Как дела?»
С этим вопросом ко мне пришёл мой бывший одноклассник Олег К. Тоже — дембель. Сержант. Привёз с места службы три папки с рисунками своих товарищей по казарме, её интерьеров и природы военного городка. Такие требуются для допуска к экзаменам в желанный вуз.
— А ты куда поступаешь? — спросил он.
— Никуда! А куда — если я не рисовал с натуры три года. Только копировал. Например, «Письмо с фронта» Лактионова.
— А соответственно — малых голландцев и Караваджо! Это серьёзная школа. Иди, поступай! Разделим мои папки пополам: мне — портреты и природу, тебе — интерьеры. Там тоже люди. Ну, за компанию?!
Пошёл за компанию.
Поступил.
В желанный вуз.
P. S. В 1970 году в издательстве «Наука» вышел, как мне показалось, в «роскошном» издании роман Достоевского «Преступление и наказание» с иллюстрациями Неизвестного. Эти иллюстрации приветствовали многие учёные, но порицали художники, в том числе мои преподаватели.
Однажды на лекции по книжному дизайну уважаемый и любимый мною доцент В. с горечью сообщил нам, студентам, о том, что он был вынужден выдрать из этой книги все иллюстрации Неизвестного как чужеродные элементы, портящие книгу. Книгу как единый, целостный организм.
Не скажу, что я был в восторге от графики Неизвестного. Но в целом я относился к нему с большим уважением. И к его словам — о том, что он — архаист, а не модернист!
А другой уважаемый и любимый мной преподаватель, некогда учившийся во Вхутемасе, ученик и сподвижник Фаворского, профессор А., в целом положительно отозвавшись о моих иллюстрациях, всё же придрался к некоторым из них, со словами: «Подражать надо Джорджоне, а не Неизвестному!»
А я и не подражал! Но никогда не забуду сказанного.
В том числе — из-за «држ-джр-дж» и «оне-ане-неи».
Наверное, тогда, во Вхутемасе, музыкально звучащее словосочетание «подражать Джорджоне» сделалось чем-то вроде поговорки. Вначале насмешливой (быть ретроградом), а потом наставительной (учиться у мастеров). Давно это было. Сейчас, я думаю, уже придумали что-нибудь новенькое.
Иллюстрации
Автопортрет
Кадр из серии видео «Смешно, но почему-то страшно» проекта «Автор среди нас» — Arzamas
Кадр из фильма «Дело Румянцева» (1955). Фото А. Езерского. Режиссер И. Хейфиц, сценарий Ю. Герман, И. Хейфиц, операторы М. Магид, Л. Сокольский
С Алексеем Баталовым, кадр из фильма «Дело Румянцева» (1956). Режиссер И. Хейфиц, сценарий Ю. Герман, И. Хейфиц, операторы М. Магид, Л. Сокольский
С Виктором Коршуновым. Кадр из фильма «Необыкновенное лето» (1957). Режиссер В. Басов, сценарий А. Каплер, К. Федин, оператор Т. Лебешев
Кадр из фильма Любушка (1961). Слева направо: Евгений Шутов, Евгений Евстигнеев, Виктор Коваль, Олег Ефремов. Режиссер В. Каплуновский, сценарий Н. Эрдман, оператор Э. Гулидов
Кадр из фильма «Любушка» (1961). Режиссер В. Каплуновский, сценарий Н. Эрдман, оператор Э. Гулидов
Виктор Коваль, Михаил Айзенберг, Алена Бубнова. Фотография с последнего «четверга» на квартире Зиновия Зиника перед его отъездом в эмиграцию. Январь 1975. Фото С. Файбисовича. Из личного архива М. Айзенберга
Андрей Липский (с