– Я должна позаботиться о бабушке. Может статься, у меня не будет другой возможности повидать ее.
– Милая моя, если понадобится, я сам буду возить тебя к этой загадочной бабушке так часто, как ты захочешь. Но сейчас ты нужнее здесь. – И Джош указал пальцем себе под ноги, как будто иначе Труф могла не понять, где это – «здесь». – Ты нужна мне. И Тернбулл и Леннокс, я уверен, тоже очень в тебе нуждаются.
– Я тебе не комнатная собачка, – отрезала Труф. – Я все решила, и ты с этим ничего не сделаешь. Я еду в Ирландию. Точка.
– Хорошо-хорошо. – Джош поднял руки, признавая поражение. – Поезжай, если хочешь. А я как-нибудь заеду тебя навестить. Может, через недельку-другую ты все-таки передумаешь.
– Я собираюсь отдохнуть от соцсетей и предпочла бы, чтобы меня не трогали. Мне правда нужно от всех отдохнуть, Джош. Я уже все рассказала друзьям, и они меня поняли.
С друзьями договориться было и вправду проще. В большинстве своем они были такие же целеустремленные трудоголики, как Труф, и в последнее время они даже почти не виделись.
– Сейчас тебе лучше уйти, Джош, – сказала Труф с усталой улыбкой.
Она знала, что просто так он не отступится и что он действительно желает ей добра. Но, в конце концов, это ее личное дело, а не Джоша. Она давно оставила попытки объяснить ему, как на нее действуют оскорбления и угрозы в Интернете. У Джоша на все был один ответ: «Плевать, что там про тебя думают другие, главное – я-то тебя люблю!» Как будто больше ей в жизни ничего не надо.
Безусловно, Джош любил ее, считал ее умной и красивой, и, что, наверное, еще более важно, Джош был уверен, что ее ждет такое же блестящее будущее, как и его. И при этом он чуть не рассмеялся, когда узнал о хлынувшем на нее потоке грязи. А потом, когда он все-таки заметил, что она действительно очень страдает – и с каждым днем все сильнее, – он повел себя так, словно Труф была ему не возлюбленная, а клиентка.
Труф понимала, что, конечно, он хочет как лучше. Но подсознательно она также чувствовала, что это не та реакция, которую она ждала, и что любая другая реакция поддержала бы ее гораздо лучше.
А еще происходящее наглядно показало ей, что в любой непонятной ситуации для Джоша существует всего два мнения: одно его, другое неправильное. «Делай, как я, и думай, как я» – вот как он отвечал на все вопросы, и для Труф это было невыносимо. «Между нами все кончено», – наконец решила она и рассталась с ним.
Сначала он не трогал ее, но прошла неделя, и он принялся бомбардировать ее эсэмэсками и письмами и всячески давить на жалость. В конце концов Труф уступила и позвала его вечером к себе в гости, в свою квартиру в Айлингтоне.
И вот сейчас ее уставший мозг наконец начал понимать, что, чем жестче она отвергает его просьбы и мольбы, тем настойчивее он пытается ее вернуть.
– Пока, Джош, – сказала Труф и открыла ему дверь.
Он неохотно приблизился к выходу, остановился и обнял Труф. Она потерпела пару мгновений, а потом отстранилась.
– Ты лучшее, что было в моей жизни, Труф. И ты это знаешь, – твердо произнес он. – Я не позволю этой… этой ахинее встать между нами. Не позволю ей все разрушить.
– Доброй ночи, Джош, – сказала Труф и осторожно вытолкала его из квартиры.
Потом она заперла дверь, прошла на кухню, налила себе стакан воды и, сделав большой глоток, устало привалилась к стене. «Дыши глубже, – сказала она себе. – Медленно, потихоньку…»
На ее кровати лежал открытый, наполовину собранный чемодан. Отчасти она не соврала Джошу: бабушка действительно нуждается в ней. Или в ком-то еще, кто мог бы ей помочь. Так почему бы этим не заняться ей, Труф?
Но на самом деле она ехала по другой причине. Джош был прав. Она убегала. И, к сожалению, все шло не так гладко, как ей бы хотелось. Ее нервы постоянно были на пределе, она спала по три часа в день, чем только усугубляла ситуацию. Старшие коллеги уговаривали ее взять отпуск и развеяться, но Труф понимала, что этим она делу не поможет. Чтобы хоть что-то изменилось, ей как минимум нужно перестать выходить в интернет.
Был период, когда ее грозился зарезать разгневанный муж одной из клиенток, жертвы домашнего насилия. Этот ужас продлился сравнительно недолго, виновника скоро арестовали. Но чувства, пережитые ею тогда, не шли ни в какое сравнение с тем страхом, который обуревал ее сейчас и который к тому же не собирался исчезать.
Каждый день она ловила себя на том, что постоянно оглядывается, или замечала, что отворачивается, потому что поймала чей-то любопытный взгляд в метро, и неважно, почему именно люди на нее смотрели. Каждую ночь она проверяла замки, особенно тот, который установила на дверь спальни, и все равно мучилась бессонницей.
У нее было искушение открыться матери во время их совместного отдыха, но ей не хотелось лишний раз баламутить и без того рассерженную и взволнованную Полин. Именно тогда она и подумала о поездке в Дублин как о возможности на время затаиться. И чем больше Труф обдумывала эту идею, тем больше понимала, что ей хочется заодно познакомиться с этой загадочной бабушкой, о которой она столько слышала. Оставалось только надеяться, что уход за Эвелин поможет ей отвлечься от текущих забот.
В наибольшее отчаяние и недоумение ее повергала крайняя абсурдность происходящего.
Все началось с того, что однажды после обеда она заметила необычную активность у себя в соцсетях. Она полезла узнать, в чем дело, и обнаружила, что ее обвиняют в лицемерии, антифеминизме и предательстве тех самых женщин, чьи интересы, по ее же словам, она представляла. Это ее-то, посвятившую свою жизнь защите прав женщин на работе и за ее пределами! Самыми вежливыми были комментарии наподобие «Что позволено барристеру, то не позволено быку». Затем активность в комментариях повысилась, как и общий тон, и в конце концов там воцарилась полная анархия.
Сотрудники отдела кадров фирмы, где работала Труф, потратили почти весь следующий день, чтобы во всем разобраться. Казалось, у этого хаоса не было явных причин и он просто вдруг возник из ниоткуда. Наконец им удалось выяснить, что, по-видимому, дело было в интервью, которое Труф несколько месяцев