— Дети неприкосновенны, — кивнул Военный. — И все же…
— Даже если гнев и отчаяние выплеснутся наружу, — сказал Философ, — они устремятся отнюдь не в необходимое нам русло. Это будут обычные беспорядки, в лучшем случае — бунт, но локальный и скоротечный. Спокойствие быстро восстановят, государственные же устои останутся неколебимы.
— А старики? — спросил Политик. — Хватит, пожили… — и невольно покосился на Председателя, гордившегося своей седой шевелюрой и тщетно боровшегося с бурыми старческими пятнами на руках.
— Именно поэтому их не стоит трогать. Люди скажут себе: «Хоть пожил — и то слава Богу» — и выпустят пар.
Дипломат хрустнул пальцами, покосился на Политика и сказал:
— Меня ваши доводы удовлетворили.
Философ улыбнулся в знак благодарности.
Дипломат улыбнулся в ответ, мол, не за что, и заговорил вновь:
— Получается, нам нужен мужчина в полном расцвете сил. Приятной наружности — иначе не покорить сердца женщин. Деятельный и удачливый — иначе не завоевать мужчин.
— Не связанный с бизнесом, — добавил Военный.
— С большим бизнесом, — конкретизировал Блюститель Порядка. — Там без обмана нельзя…
Политик, перебивая, тоже внес лепту:
— И чтобы без большой политики. Люди с подозрением относятся к государственным деятелям, тем более к партийным функционерам. Интриги, коррупция… Трудно не замараться. Да и то сказать, правы: жулик на жулике сидит! Уж я-то знаю.
— Вам, конечно, виднее, — с едкой улыбкой согласился Дипломат.
— Что вы имеете в виду? — вскинулся Политик.
Блюститель Порядка, игнорируя перепалку, продолжал о своем:
— Обман обманом, но чтобы без явного криминального прошлого и настоящего! Никаких махинаций, спекуляций, проектов с запашком, сомнительных связей, девочек по вызову.
— Чтобы педерастом не был! — отчеканил Военный.
— Вот это верно. Традиционная ориентация надежнее, — поддержал Дипломат. — Электорату нравятся благополучные семьи и розовые краски. Нежные супруги, они же внимательные родители. Детишки-симпатяшки…
— Ис армией чтобы без конфликтов, — все так же отчетливо сказал Военный. — Раз надо — отслужи. Отслужил — честь тебе и хвала. А то мода пошла — на каждом углу хаять. Армия тех любит, кто с ней по-доброму.
— Это само собой, — поддержал коллегу Блюститель Порядка. — Наша контора тоже со всем уважением, коли к нам с почтением.
Председатель взглянул на Философа, и тот снова взял слово.
— Господа, вы правы и… не правы. Если мы остановим свой выбор на человеке во всех отношениях безупречном, цель не будет достигнута.
— То есть? — недоуменно спросил Политик.
— Дело в том, что ярость, которую вызовет смерть суперположительного героя, невозможно будет направить против неугодных нам лиц и структур. Ведь он никому не мешает. Его все любят. Он всем угоден. Так кто же ответит за случившееся?
— Мы… — тихо проговорил Председатель.
— Разумеется, все будет сделано профессионально, — сказал Философ. — Тем не менее зарекаться нельзя. Возможен и такой вариант.
— Знаем, на что идем, — отрезал Военный. — Но лучше рискнуть, чем сидеть сложа руки и смотреть, что они со страной делают. Сволочи!
С этим все были согласны.
— Мерзавцы!
— Предатели!
— Иуды!
— Спокойнее. Спокойнее! — Председатель повысил голос, и этот не характерный для него поступок погасил страсти. — Никто не сомневается в вашей личной смелости, господа, в противном случае вас бы здесь не было. Пожалуйста, поясните вашу мысль, — обратился он к Философу.
— Если бы я знал, — твердо сказал тот, — что моя или чья-либо из собравшихся здесь жизнь станет той каплей, что переполнит чашу народного терпения, я не задумываясь взошел бы на эшафот и призвал любого поступить так же. Однако очнувшийся от спячки народ должен увидеть истинных виновников творящегося на этой земле беззакония, увидеть и уничтожить их! Вот почему я сказал, что вы правы и не правы. Кандидат должен отвечать высказанным требованиям, но лишь отчасти. Наш герой непременно должен быть уязвим!
Он не должен якшаться с политиками, но иметь к ним доступ. Не должен оскорблять армию и органы правопорядка, но критиковать их. Не должен быть в противостоянии с коллегами, однако занимать такой пост, при котором без недоброжелателей и завистников не обойтись. Он не должен быть крупным коммерсантом, но участвовать в бизнесе. Не должен налево и направо изменять жене, но быть достаточно смазливым, чтобы иметь возможность в любой момент сделать это.
Голос Философа гремел набатом.
— Только так мы сможем всколыхнуть массы, одновременно заронив подозрения и вызвав брожение в умах. Возникнет множество версий, и любой мотив будет казаться правдоподобным. Следствием этой неразберихи станет вывод: ЕГО ПОГУБИЛА СИСТЕМА! Ответственность за убийство будет возложена на политиков, дельцов, чиновников, на всех скопом, без разбора. И они будут сметены вихрем народного гнева.
— И тогда придем мы! — сказал Военный.
Остальные промолчали. Но их глаза были красноречивы.
Председатель пошевелился.
— Журналист, — выдохнул он.
— И не просто журналист, — воскликнул Философ, — а телевизионный журналист. Кумир миллионов!
— Нет возражений? — спросил Председатель. — Тогда перейдем к персоналиям.
.. Три месяца спустя Председатель и Военный сидели в тех же креслах перед камином и пили все тот же портвейн. Разговор не клеился. Наконец Военный мрачно спросил:
— Ну, скольких еще надо убить?
Анна МАЛЫШЕВА
СПОРЫ РАЗУМА
Едва завидев Безымянный город, я уже знал, что город этот проклят.
Говард Ф. Лавкрафт, Безымянный город.
— Я никогда не видел ничего более совершенного! — Сказав эти слова, наш капитан умер.
Говорят, трупы умерших моряков выбрасывали в море. Мы выбрасываем мертвых в космос. Молитву перед выбросом читаю я — корабельный психолог. Я один из немногих, кто еще может это делать. Настоящих священников давно уже нет. На Земле они не нужны, а в космосе — опасны. Если что-то изменится, то не сегодня. Не сейчас.
Это не было самоубийством — клянусь людьми и нелюдьми, населявшими корабль, нашим погибшим кораблем и проклятой планетой, на которую мы опустились. Капитан был убит. Я свидетельствую об этом, вкладывая последний лист бумаги в свой дневник. Завтра на рассвете мы снова отправимся в лес… О, этот зловещий рассвет, зеленые сполохи молний на сизом небе… Есть всего три страха в жизни: первый — родиться, второй — жить, и третий — умереть. Глядя на этот рассвет, я испытываю все три страха сразу.
Мы были в рейсе уже несколько лет. Я знал капитана, как самого себя, и не очень удивился, когда он пришел ко мне исповедаться. У меня тоже были к нему вопросы. Прежде всего, я спросил, почему мы переменили курс.
— Я не желаю, чтобы меня выбросили в космос. Хочу быть похороненным в земле, — сказал он.
Рано или