Он завершил поцелуй, затем, еще обнимая ее, отстранился и посмотрел на нее. Она была очень бледной, лишь два больших пунцовых пятна горели на ее щеках. Он улыбнулся про себя. Его ухаживание оказалось даже более искусным, чем он подозревал. Поцелуй он ее раньше, и она совершила бы убийство ради него без всякого промедления и убеждений.
— Вы счастливы, Джеффри? — спросила она со все еще закрытыми глазами. — Счастливы с вашими десятью миллионами?
— Невероятно счастлив, — ответил он. — Но вы не рассказали мне, что же изменилось в вашей голове и заставило вас сделать это.
Она улыбнулась.
— Я решилась на это, когда начала чувствовать боль.
— Боль? Какую боль?
— От яда, которым Олив накормила меня во время ланча. Тогда я поняла, что вы убедили ее сделать то, что вам не удалось заставить сделать меня. — Она хихикнула, и в звуке этом прозвучал сарказм. — Тогда я перестала чувствовать, что Олив моя сестра. Я вспомнила, что вы хотели заставить меня сделать. Столкнуть ее с балкона. И вот я сделала это.
Смешок издевательский, дьявольский раздался снова. Затем он прервался, и девушка повисла смертельным грузом в его руках.
Полиция Тенбери, прибывшая, чтобы осмотреть труп, обнаружила два. А также гостя по имени Джеффри Грейн, который не в состоянии был ничего объяснить, а лишь что-то бормотал и тупо глядел перед собой. Помешался, решили они. От горя.
Перевел с английского Ст. Никоненко
Роберт ФИШ
ПАРИ
Полагаю, я бы не сильно удивился, если б, наблюдая прямую телевизионную трансляцию высадки на Луну, увидел, как из командного модуля вылезает Кек Хюигенс. И уж тем более не удивился бы, если б подозрительные таможенники задержали и обыскали Кека на борту авианосца. Кек, видите ли, из тех людей, которые могут объявиться в самых неожиданных местах. К тому же, таможенные службы едва ли не всех стран числят его среди самых талантливых контрабандистов этого мира. Поляк по рождению, с голландской фамилией, обладатель настоящего американского паспорта, говорящий на многих языках, мастер своего дела, Кек не по зубам бюрократам, считающих высшим пилотажем полые каблуки и чемоданы с двойным дном. Время от времени Кек позволял мне публиковать в своей колонке подробности некоторых из его авантюр. При последней нашей встрече я застал Кека за самым что ни на есть обыденным занятием. Под неусыпным взглядом официанта, со стаканом пива, он сидел за столиком в маленьком ресторанчике Центра Рокфеллера.
Прежде чем подсесть за его столик, я попытался оценить ситуацию. Отменный загар, отдохнувший вид, но костюм чуть лоснился, а манжеты пообтрепались. Отсутствовала и привычная бутоньерка.
— Я задолжал три порции коньяка, в Вадуце, не так ли… так что угощаю, — с этими словами я сел за столик.
— Ты — человек чести, — он подозвал официанта, заказал самый дорогой коньяк. — Да, вывод ты сделал правильный, но причина не из тех, какие могут прийти тебе в голову. Ты видишь перед собой бедность, ставшую результатом полного успеха. С неудачей еще можно как-то сжиться, но, пожалуй, самое трудное — контролировать успех…
За философскими рассуждениями Кека Хюи-генса всегда скрывалась какая-нибудь любопытная история. Но, чтобы услышать ее, на начальном этапе требовалось проявлять полнейшее безразличие.
— Да, — кивнул я, — о неудаче судишь ты сам. А вот успех оценивают со стороны. Я думаю…
— Хочешь ты выслушать историю или нет? — оборвал меня Кек. — Только учти, в колонке использовать ее нельзя.
— Может, со временем?
— Может, со временем, если будут отменены все эти варварские таможенные правила. Если ангелы спустятся на землю. А пока история эта предназначается только для твоих и моих ушей.
На языке Кека сие означало: «Надо подождать, пока уляжется суета».
* * *
Все началось в Лас-Вегасе, рассказывал Хюигенс, по той причине, что друг на друга наложились два неприятных фактора: во-первых, я произнес вслух слово banco[4], а во-вторых, меня услышали. Я до сих пор не уверен, что против меня не играл из лучших шулеров мира. В любом случае, у него то и дело оказывалось девятнадцать очков, тогда как я едва набирал шесть. Мне оставалось лишь наблюдать, как тают мои денежки, а когда от них ничего не осталось, я встал, чтобы уступить место другому желающему попытать счастья, и направился к выходу. В сейфе отеля меня дожидалась заначка, которой аккурат хватало на оплату проживания в отеле и обратного билета до Нью-Йорка: эту меру предосторожности я рекомендую всем, кто не может остановиться, сев за стол для игры в баккара. Несколько долларов оставалось и в кармане, но, думаю, мое финансовое положение не позволяло рассчитывать на кредит даже в самом лояльном банке. Я не сомневался, что какая-то работенка подвернется и она обязательно подвернулась бы, но я не ожидал что произойдет это так скоро, потому что остановили меня еще до того, как я добрался до двери.
Мужчина крайне дружелюбно коснулся моей руки. Я вспомнил, что видел его среди зрителей у стола, за которым играл. Вроде бы лицо его показалось мне знакомым, но за столом для игры в баккара о знаменитостях не думаешь: к нему садятся не для того, чтобы просить автограф. Мужчина был невысокого роста, плотный, смуглый, из тех, что с первого взгляда зачастую производят отталкивающее впечатление. Обратился он ко мне, и это сразу заинтриговало меня, на французском.
— M’sieu Huuygens[5]?
К моему полному изумлению, фамилию он произнес правильно. Мне пришлось признать, что я — мсье Кек Хюигенс.
— Я бы хотел переговорить с вами и угостить вас выпивкой.
— Выпить мне сейчас самое время, — кивнул я и позволил ему увлечь себя в бар.
Я заметил, что двое мужчин, которые стояли неподалеку вроде бы внимательно изучая свои ногти, последовали за нами и уселись за соседние столики, чтобы вновь заняться изучением ногтей. Казалось бы, изучать свои ногти — одно из самых скучных занятий, но эти двое придерживались иного мнения. Поэтому, усаживаясь, я более внимательно пригляделся к толстяку и внезапно меня осенило.
Он, должно быть, понял, что мне открылась истина, и улыбнулся, продемонстрировав великолепные белые зубы, произведение искусства, которым мог бы гордиться любой дантист.
— Да, я — Антуан Дювивье, — и он махнул рукой официанту. Мы сделали заказ, и я вновь сосредоточился на моем хозяине. Дювивье, как ты должен знать — полагаю, даже газетчики слушают радио —