Нам принесли полные стаканы, и я пригубил свой, ожидая продолжения.
— Вы — хороший игрок, мсье Хюигенс, но, разумеется, у вас такая работа, что иначе просто нельзя. — Он заметил мои взлетевшие брови и холодно добавил: — Да, мсье Хюигинс, я наводил о вас справки. Но, позвольте объяснить, что мною дви-жило не праздное любопытство. Я бы хотел обратиться к вам с деловым предложением.
Я нахожу, что в таких ситуациях чем меньше говоришь, тем лучше. Поэтому промолчал.
— Так вот что я хотел бы вам предложить… — он вдруг задумался. — Нет, пожалуй не предложить. Я хотел бы заключить с вами пари. Пари, которое, я в этом уверен, не оставит безучастным такого игрока, как вы.
На этот раз от меня определенно требовался ответ.
— Да?
— Да, — кивнул он, довольный тем, что я такой понятливый. — Я готов поставить двадцать тысяч моих долларов против двух ваших на то, что вы не сможете привезти некий предмет с Карибского моря и, миновав американскую таможню, вручить мне его в Нью-Йорке.
Должен признать, прямота меня восхищает, хотя оригинальным такой подход и не назовешь.
— Ставки более чем приемлемые. Не могу не отметить вашей щедрости. О каком предмете идет речь?
Он понизил голос.
— Это барельеф. Из Китая. Датируется десятым веком до рождества Христова. Из слоновой кости и не особенно большой. Полагаю, его можно положить в карман пальто, хотя и будет заметно, что там что-то лежит. Барельеф изображает сценку из деревенской жизни. Вы, насколько мне известно, знаток искусства и, возможно, слышали о ней. Называется барельеф «Деревенский танец». — Обычно я без труда контролирую свою мимику, но тут на моем лице определенно отразилось изумление, поэтому он продолжил все тем же тихим голосом: — Да, он у меня. Барельеф в Национальной галерее Сен-Мишеля — пластмассовая копия. Оригинал находится в доме моего приятеля на Барбадосе. Туда я его вывез, а вот дальше боюсь. Потеря барельефа будет для меня трагедией. Поэтому я ищу умного человека, который сможет доставить его в Соединенные Штаты, не привлекая к себе внимание таможни, — он вновь улыбнулся, едва не ослепив меня сверканием зубов. — И я ставлю двадцать тысяч долларов против двух, что этот человек — не вы.
Задумка Дювивье мне понравилась, но в тот момент меня интересовало другое.
— Мсье, позвольте задать вам один вопрос, — начал я. — Я слышал о «Деревенском танце». Никогда не видел самого барельефа, но его покупка вашей Национальной галереей получила широкую огласку, поскольку, вы уж меня извините, многие полагали, что этим деньгам власти Сен-Мишеля могли найти лучшее применение. Однако, удивление, которое вы отметили на моем лицо, вызвано не тем обстоятельством, что барельеф у вас, а вашим предложением. Со временем барельеф, конечно, будет дорожать, но ваш музей заплатил за него, насколько мне помнится, не намного больше, чем двадцать тысяч долларов… тех денег, которые вы готовы поставить на кон, утверждая, что я не смогу провезти барельеф в Соединенные Штаты. И такую сумму выручить за него удастся только при продаже законным путем, на аукционе, что невозможно.
Пока я говорил, улыбка медленно сползала с лица Дювивье. А по выражению глаз я видел, что сильно его разочаровал.
— Вы не понимаете, мсье, — и в голосе слышалась неподдельная грусть, причиной которой послужила, само собой, моя невежественность. — Для вас, особенно после неудачного вечера за карточным столом, двадцать тысяч долларов — целое состояние, а для меня — нет. Денежная стоимость барельефа меня не интересует. Я не собираюсь его продавать. Я хочу, чтобы он находился при мне, — такой взгляд мне доводилось видеть не раз. Взгляд фанатика. Коллекционера с большой буквы. — Вы и представить себе не можете, — он покачал головой, — … какой он красивый.
Тут он ошибся. Представить я, конечно, мог. И в тот момент человек этот мне даже вызвал у меня симпатию. Но лишь на момент. Пари, однако, есть пари, и никогда раньше мне не предлагалось выиграть так много, рискуя совсем малым. И я полагал, что знаю, как доставить барельеф в Соединенные Штаты, особенно с Барбадоса. Я уже начал более детально разрабатывать возникшую идею, когда в мои размышления ворвался нетерпеливый голос Дювивье.
— Что скажете?
— Я готов с вами поспорить. Но потребуется время.
— Сколько времени? — теперь, когда я согласился, от напускного дружелюбия не осталось и следа, оно исчезло как из голоса, так и из манер. Для него я превратился в наемного работника.
Я прикинул в уме.
— Трудно сказать. Возможны варианты. Не больше двух месяцев, но и не меньше одного.
Он нахмурился.
— Почему так долго?
Я пожал плечами и потянулся к стакану.
— Хорошо, — с неохотой выдавил он из себя. — И как вы. собираетесь пронести барельеф через таможню? — я так мило ему улыбнулся, что остальные вопросы отпали сами собой. — Я дам вам мою визитную карточку. Вы вручите ее моему другу на Барбадосе и получите взамен барельеф. А потом… — тут уже улыбнулся он, правда на этот раз в этой улыбке явственно проглядывал звериный оскал, — …наше пари вступит в силу. Встретимся мы в моей квартире в Нью-Йорке.
Он дал мне визитку с своими адресом и телефоном, потом вторую, на которой нацарапал имя и адрес барбадосского друга. Мы допили то, что оставалось в стаканах, обменялись рукопожатием, и я отбыл, довольный и тем, что вновь работаю, и расставанием, пусть и на время, с Дювивье.
* * *
Хюигенс замолчал и выразительно посмотрел на меня. Я, разумеется, правильно истолковал его взгляд и махнул официанту. Кек подождал, пока пустые бокалы заменят полными, а когда заговорил, мне показалось, что он сменил тему. К счастью, я ошибся.
* * *
Всякий, кто говорит, что время путешествий на кораблях минуло безвозвратно, продолжил Хюигенс, никогда не видел буклеты карибских круизов, которые заполняют полки туристических агентств. Комфортабельные лайнеры в любой день недели готовы отплыть из Нью-Йорка, Балтимора, Норфолка, Майами и многих других портов, чтобы доставить американцев, располагающих кредитными карточками и свободным временем, к островам, где их ждут великолепные песчаные пляжи и ветерок, благоухающий тропическими