Она знала, что им пришлось бы не так трудно, если бы ее семья вместе с ней посещала церковь. Церковная община заботилась о своих членах. Но отец давным-давно отошел от церкви, а Дарлин была преданной дочерью.
Сразу же после торнадо пастор стал ходить за ней по пятам. Упрашивал Дарлин присоединиться к его пастве, приглашал на вечерние занятия по изучению Библии, которые проводились по средам, и на воскресные службы. Присылал к ней волонтеров с горящими взорами, и те вручали ей брошюры с изречениями из Священного Писания, которые могли бы помочь в это трудное для нее время. Отец окрестил бы их «церковной дружиной». Дарлин хватало ума не выдать своих подлинных чувств. Подобно отцу, на словах она всегда соглашалась с мудрыми наставлениями: Хвала Господу. Да благословит вас Господь. Я тоже буду молиться за вас всех. Но в сердце своем она не верила в существование души и в загробную жизнь. Не было никакого всеведущего всесильного божества, оберегавшего Мерси, и Дарлин претило ханжеское благочестие пастора.
Разумеется, как только о Макклаудах стали писать в прессе, «церковная дружина» ретировалась. Теперь пастор обходил их стороной, как и все остальные горожане.
– Есть хочешь? – спросила Дарлин, убирая конверты в свою сумку. – В холодильнике макароны с сыром. Правда, их готовила Джейн, так что, может быть, они квелые.
Дарлин шагнула к столу, но брат преградил ей дорогу. Выражение его лица заставило ее мгновенно насторожиться. Она имела дело не с обычной вспыльчивостью брата – Такер был разъярен.
– И тебе совсем не стыдно, да? – спросил он.
– За что мне должно быть стыдно?
– За деньги, – ответил он. – За то, что творишь с нами.
Мягко, но твердо она взяла его за плечи и отодвинула со своего пути. Села и демонстративно отвела от него взгляд, давая понять, что она занята и не намерена продолжать этот разговор. Но Такер и не думал отступать. Стоял рядом и ждал.
Всего три месяца прошло со времени гибели их отца. Его смерть оставила незаживающую рану в груди Дарлин, которая постоянно ныла, причиняя ей физическую боль. Она не знала, как погиб отец, куда подевалось его тело, и в отсутствие этой информации часто ловила себя на том, что строит всевозможные догадки. Вариантов было множество, она видела, на что способен торнадо: поваленные деревья; перевернутые машины; чайник, влетевший в кирпичную стену с такой силой, что расплющился и навсегда впечатался в камень, похожий теперь на деформированный гонг. Сама того не желая, она рассматривала любые вероятности. Не исключено, что отцу снесло голову каким-нибудь летящим обломком. Или его оторвало от земли и закрутило в воздушной воронке с такой быстротой, что он задохнулся, не в силах сделать ни единого вдоха в вихре ураганного ветра. Его тело могло забросить на деревья в лесу или на берег какой-нибудь реки. Или унести в ледяную бездну стратосферы, где он кристаллизовался, как снежинка в облаках. Возможно, он до сих пор где-то там, наверху.
Похорон не было. От дорогих сердцу людей должно что-то оставаться – урна с прахом, тело в земле. Чтобы можно было навестить могилы, оплакать ушедших. Сотрудник похоронного бюро настойчиво предлагал Дарлин купить и похоронить пустой гроб – «чтобы вы все имели возможность попрощаться», – но она отказалась. Не хотела вынуждать брата с сестрами участвовать в столь жутком фарсе. Да и денег на гроб у нее не было.
Все последние три месяца Дарлин ждала, когда факт смерти отца проникнет в каждый уголок ее сознания. Подобное она переживала после кончины мамы, знала, как это будет происходить. Сейчас она каждое утро справляла свои собственные маленькие похороны. По пробуждении прислушивалась и принюхивалась, ожидая, что сейчас раздадутся шаги отца и разнесется запах его табака, а потом открывала глаза и все вспоминала. Каждое утро она снова и снова теряла отца и родной дом, расставалась с мечтой об учебе в университете. Каждое утро ждала, что проснется в своей постели, под лиловым одеялом точно такого оттенка, как небо на закате, и увидит над собой потолок, украшенный сияющими звездами, как в ночи. Лишившись шкафа со своей одеждой, полок с книгами, плакатов на стенах – вещественных проявлений ее прежней личности, Дарлин теперь затруднялась сказать, кто она такая.
Также она потеряла их маленькую ферму, которую обожала. Старый серый жеребец десять лет был ей верным другом. С Моджо она делилась своими секретами. Осматривала его копыта, щеткой чистила ему бока. С улыбкой наблюдала за его причудами: он не узнавал ее, если на ней была ковбойская шляпа; бывало, пугался столба ограждения, стоявшего чуть под наклоном; иногда, разозлившись, начинал носиться как чумной. Кобыла с жеребенком беспомощно следовали за ним, не понимая, зачем они мечутся. Все трое с тихим ржанием, как оглашенные, наворачивали круги по полю безо всякой на то причины. Дарлин без смеха не могла на них смотреть.
Более того, Моджо знал ее мать, и ей это служило утешением. Порой она говорила с ним о маме. С папой это было невозможно, он сразу начинал промокать глаза. С Такером тоже: он резко обрывал разговор. А Моджо никогда не плакал и не терял терпение. Он просто слушал, позволяя Дарлин льнуть к его теплой шее и шепотом делиться с ним воспоминаниями. Она потеряла кур, которых вместе с мамой кормила с малых лет. Потеряла стадо коров, которых знала многие годы. Когда ее что-то тревожило, она бродила между ними, растворяясь в их бездумном спокойствии. Незамутненность их сознания передавалась ей, действовала как своего рода медитация.
Дарлин знала, что вся семья пребывала в шоке. Но у каждого это выражалось по-своему. Джейн ходила и все делала словно в оцепенении. Кора, слишком маленькая, чтобы осознать весь ужас трагедии, более или менее оставалась самой собой, но была какая-то скучная, со странностями, будто с налетом торнадо впервые увидела свет, будто не помнила ничего из того, что было до того дня в бункере.
Но особенно Дарлин беспокоил Такер. С ним что-то происходило – что-то