Станет ли бритва зацепкой пока не знаю, посмотрим. Зато знаем, как выглядят серьги, которые злоумышленник вырвал из ушей мертвой женщины.
От старухи-няньки проку вообще никакого. С огромным трудом выдавила из себя — мол, слышала, кто-то дверью стукнул и галошами шаркатит, а потом — опять стук. Но во сколько это случилось — не упомнит. Старая она, да и на часы не смотрит.
Хотел дождаться завтрашнего дня, чтобы провести осмотр комнат — не удержался. Взяв керосиновую лампу, кивнул Савушкину.
Мы поднялись наверх, где жилые комнаты. По центру не то кабинет, не то гостиная, где и была убита Зинаида. Слева — родительская спальня, а справа — ее собственные покои.
В спальне родителей — разобранная кровать. Но разобрали ее не злоумышленники, а полиция. И простынь отсюда взяли, чтобы Зину укрыть, и покрывало.
Образа на стене, массивный сундук. Разумеется, сундук я открыл, кивнув Савушкину — мол, покопайся, посвечу.
Покопался. Старая мужская одежда, женские тряпки. Ничего интересного.
В кабинете-гостиной я, вроде бы, уже все осмотрел. Вот, если только в печку заглянуть. Ее сегодня не топили.
Ап… А в печке скомканная и заскорузлая от крови тряпка. Видимо, оторвана от простыни. Только не от хозяйской. Стало быть — преступник подготовился к убийству. Вон — даже материю с собой притащил, чтобы руку обернуть.
Придется заскорузлую тряпку брать. Не уверен — даст ли она какую-то подсказку, но на суде предъявить обязан. Эх, еще бы найти того, кого предоставить суду.
Теперь комнату Зинаиды осмотреть.
Спальня, как я бы сказал — девчачья. Узкая комнатушка, узенькая кровать, застеленная покрывалом, сверху — подушки. Имеется комодик, на котором фотографии в серебряных рамочкам, а еще шкатулка. Туалетный столик с большим зеркалом, словно сошедший с картины Серебряковой. Хм, а ведь и художницу звали Зинаидой, а ее картины мне очень нравятся.
Начнем с комода. На фотографиях: бородатый суровый мужчина в поддевке рядом со скромной женщиной, закутанной в платок — наверняка родители; они же — но с девочкой на коленях отца; сама Зинаида — тут ей лет шестнадцать-семнадцать. И не полная, как случилось к тридцати годам. Не красавица, но далеко не дурнушка. Фото, где она вместе с лучшей подружкой — Марией Лентовской. Нет, тогда еще Машей Милютиной. Обе барышни сидят в лодочке, на борту которой написано «Черепаночка». Знаю — в фотосалоне у Новикова такая стоит. Как настоящая, только маленькая. Думаю, у половины города имеется подобная фотография. Вон — даже моя невеста с подружкой Таней как-то фотографировалась. Правда, с некоторых пор подружка стала бывшей, но фотография, как висела на стене у Леночки, так и висит.
Ожидал увидеть фотографию, которую Зинаида Дмитриевна таскала в сумочке, но ее нет. Возможно, так и лежит в ридикюле. Кстати, его нужно найти и проверить. Опять-таки — не знаю, что ищу, но что-нибудь.
На комоде, за фотографиями, шкатулка в виде ларца. И что там? Раздвинул рамочки, освободил пространство и попросту высыпал содержимое.
Всякие бусы и бусики, сережки, колечки. Но все, опять-таки — девчачье. Бусы дешевые — либо деревянные, либо стеклянные. Валяются и отдельные бусины. Видимо — хозяйка собиралась нанизать их на нить, но так и не собралась. Колечки с сережками — медные, с прозеленью. Серебряное колечко — потемневшее. Для гимназистки класса первого или второго класса все это «добро» покажется сокровищами, а девица на выданье нос отвернет. Конечно, какую-то стоимость бижутерия имеет, но ради такого не убивают.
Ссыпал все обратно. Авось, отыщется у Зинаиды какая-нибудь дальняя родственница с дочкой лет двенадцати — сгодится.
Комод. Ох, как же я этого не люблю, а придется.
Проверил все три ящика комода, вытаскивая постельное белье, женские сорочки, а еще — фух, перед самим собой неудобно — кружевные панталончики и складывая их на кровать.
Частенько так бывает, что под бельем, на дне комода, хранится что-то важное, но здесь все чисто. Нет ни записок, ни дневника, что пролил бы свет на смерть хозяйки. Зато отыскалась толстая пачка бумаг. Лучше бы это были какие-нибудь письма или заметки. А тут акции Волжско-Камского коммерческого банка.
Господи, опять считать⁈ А потом переписывать номера, вносить в Акт, а он у меня уже заполнен. Придется делать Приложение.
А ведь придется, никуда не денешься. Значит, здесь ровно сто штук, каждая акция номиналом по 200 рублей. Двести умножить на сто — это сколько? Ага, пишу двойку, а к ней четыре нуля. 20 тысяч — это номинальная стоимость. А сколько реальная — то есть, рыночная — или биржевая? стоимость акции? Даже я знаю, что Волжско-Камский банк — один из крупнейших в империи. Значит, еще один вопрос к Милютину.
Акции суну в папку (она, бедная, уже разбухла, не вмещаются бумаги!), а все остальное, как можно аккуратнее, сложил обратно, закрыл ящики.
В спальне Зинаиды Дмитриевны имеется дверца. И что там у нас? Чуланчик, выгороженный из спальни? Типа — соорудила женщина себе гардеробную? Судя по тому, что цвет обоев на стене чуланчика отличается от основных, что на стенах спальни — сделали недавно. А может, там вообще индивидуальный сортир? Нет, шучу. Не делают у нас так. Все равно, посмотрю.
Взяв подсвечник с горящей свечой, вошел внутрь.
А там…
На стене портрет, исполненный в знакомой манере — не иначе, Александр Прибылов потрудился. Изображен бравый майор, со всем его «левым» иконостасом орденов и медалей. Это же отставной поручик Синявский Игорь Модестович, брачный аферист, дуривший женщинам голову. Похоже, художник работал не с натуры, а писал по фотографии. Здесь он выглядит и красивее, и моложе. И гораздо более бравый, чем в жизни. Посади на коня — получится Скобелев.
Портрет, а под ним полка, на которой лежат конверты, парочка телеграмм, а еще — высушенные букеты цветов и коробочки, напоминающие футляры под драгоценности. Так и есть — цепочки, брошечки, еще какие-то финтифлюшки. Елы-палы, мне же теперь это все придется описывать! А что поделать? Как-никак ценности «белого» и «желтого» металлов, с камнями красного и голубых цветов. Нужно устанавливать — где все это приобретено? А главное — кем? Не сомневаюсь, что покойная Зиночка сама покупала, но проверить нужно.
Письма и телеграммы возьму с собой — придется читать. Слабая надежда — а вдруг? Отставного