* * *
Я выхожу через задний вход панельного дома, она открывается и запирается на ключ. Здесь нужна особая сноровка: ключ нужно вставить рисками вниз и, чуть оттягивая вверх, крутить замок не по часовой стрелке, а против. Но главное тут – не показывать замку свой страх. Подойти и вставить ключ, будто между прочим и ни в коем случае не заглядывать в замочную скважину, не обнаруживать свою неуверенность – так ничего не получится. Справляюсь с первого раза. Спускаюсь по нескольким ступенькам – и там за шлагбаумом меня ждет машина. Перепроверяю номер в приложении, открываю дверь, сажусь. Еду в ресторан к Лике и Маше – теперь встречаемся в Москве.
Лика уже на месте и первым делом рассказывает о своих впечатлениях о городе, она не была здесь уже пять лет, а Маша, как всегда, опаздывала.
– Четырнадцать лет я иммигрант. Сначала я была иммигрантом в Чехии, потом я была иммигрантом в Америке. Пару дней назад я стояла во «ВкусВилле», мне надо было бутылку воды купить. Пошла на кассу, и на одной стояли какие-то пакеты, было непонятно, свободно там или нет. Я встала в очередь на другую кассу, и тут женщина подходит к той кассе с пакетами и спрашивает продавца, свободно ли там. Продавец отвечает, что свободно. Но она видела, что я стояла в очереди, подошла ко мне и сказала: «Проходите вперед».
– А ты что?
– Я говорю, мол, нет, вы первая увидели, вы и идите. И она мне улыбнулась, и я поняла, я не знаю, почему именно этот разговор меня навел на эту мысль… Но я поняла, что тут я не иммигрант. Это моя культура, я разговариваю на своем языке. И опять же, это не зависит от того, насколько хорошо я могу говорить на языке, это вопрос чувств! Совершенно другой уровень понимания, что ты не инородное тело в чужой культуре, не вторглась в нее, а ты сама эта культура, она состоит буквально из таких, как ты, ты – это строительная частица этой культуры.
– Ну да, просто у тебя культурный код тот же. Ты знаешь, что принято, что не принято. В Сербии, например, принято громко приветствовать друг друга издалека, как и в Италии. В Америке, например, положено всегда быть на позитиве и ныть только психотерапевтам, как говорят.
– Американцы абсолютно извратили коннотацию языка. Например, в Америке мне очень трудно понять обратную связь. Вот делаю я две работы, в одну погружаюсь, а на вторую реально нет времени: делаю, лишь бы закончить. И, когда отдаю их заказчику, получаю одинаковое количество восторгов и, разумеется, не верю ни одному, ни другому.
Вихрем ворвалась Маша. После продолжительных объятий Лика продолжила:
– Мне нравится, насколько быстро русские переходят от вот этой холодности первой, когда ты только начинаешь с ними разговаривать, к готовности помочь. То есть сначала они смотрят на тебя осторожно и очень отстраненно. Но как только ты начинаешь с ними разговаривать, они моментально превращаются в таких душек, которые тебе вдруг улыбаются и стараются помочь…
– Ага, мы тут недавно в парке были с Вилли… И рядом шла женщина с маленькой собачкой, а собачка без поводка. Подходят бабки, спрашивают, почему собачка без «подвязки»… Женщина отвечает, что собачка мухи не обидит, это крошечный брабансон. Они отвечают, мол, да вы что, было столько случаев, когда собака нападала на детей, на пожилых женщин. Короче, сначала они, значит, были доброжелательны, а потом так развизжались, что просто ужас.
– Слушай, ну это больше немецкая история. Могу тебе сказать, что вот так ведут себя немцы. Они сначала очень дружелюбные, но когда видят, что ты, блин, не по той дорожке идешь, это моментально…
– Да, Саша рассказывал, что ты можешь вежливо сказать, что сейчас уберешь машину от подъезда, и сосед тебе в ответ: «Ничего страшного». «Ничего страшного» – это значит, что он уже сделал фото твоей машины из-за куста для заявления в полицию и бежит домой, чтобы быстренько им набрать.
– Да-да… Поэтому, может быть, у той бабки был какой-то опыт проживания в Германии. Но о чем я хочу сказать: у нас в Истре большой дом, находится он в поселке…
– Папа твой не хочет нас пригласить, чтобы мы там намусорили?
– Нет, потому что там царствует тетя Оля, она суперверующая, и уже лет десять ожидает второго Пришествия, а не гостей…
– Понятно, татуировки Маши тут же загорятся, как только она зайдет.
Маша хмыкнула.
– Ну так вот, мы с мамой обе забыли у бабушки наши электрические щетки и пошли в магазин, который открыт 24 на 7 – это так удивительно! Мы просто пищали в восторге.
– Понимаю, я ненавидела вымершее европейское воскресенье…
– Да… И мы выходим, а там охранник уже закрыл ворота. Мы говорим ему, что пошли в магазин, скоро вернемся. И он отвечает: «Да-да, девчонки!» – и лезет в карман за деньгами: «Купите мне буханку хлеба, пожалуйста». И мы такие: «Да мы вам так купим, не надо ничего». Мы пришли в магазин, купили себе, что надо, и ему буханку и еще печенье к чаю. Продавщица спрашивает, нужен ли пакет, мы отвечаем, что нет. «Экономите, девчонки!» – говорит и подмигивает. Она начинает укладывать наши товары в полупрозрачные бесплатные пакеты с таким видом типа: «Ничего, я о вас позабочусь, девки».
– Это так мило… – комментирует Маша.
– Да! И мы пришли, отдали ему печенье и буханку, а он и говорит: «Девочки, ну дайте я вам заплачу хотя бы». Мы такие: «Да нет. Спасибо, что нас охраняете!» – и расстались довольные друг другом, как говорится. Но дистанция, девчонки… Говорила вам, что русские не могут держать дистанцию, они кучкуются, толкаются… Как азиаты!
– Похоже на то эссе Редьярда Киплинга: «Русский как азиат очарователен».
– Не вижу ничего плохого в том, чтобы быть азиатом: у них духовности и внутренней гармонии куда больше.
– Ну мы находимся между Востоком и Западом, как-никак, и олицетворяем лучшее и от того, и от другого…
– Звучит как тост! – оживает Маша.
Мы стучим стенками фигурных бокалов на тонких стеклянных ножках.
– Ой… девчонки, я должна вам кое-что сказать… – торопливо говорит Лика, будто вспоминая о чем-то.
– Она что, беременна? – Маша смотрит на меня.
– Вряд ли… – отвечаю я. Потому что прогнозы Маши на чью-то беременность за время нашего общения ни разу не подтвердились, нет