– Пни его, – велела мне Рут. – Надо его поднять и вывести шагать. Иначе издохнет.
При этих словах у меня внутри скрутило, но я заставила себя собраться и пнула коня как следует. Обан всхрапнул, издал протяжный стон и поднялся на ноги.
– Отлично, – сказала Рут. – Найди ещё чомбур и пойдём вышагивать.
Она вытянула Обана из денника на двор. Конь начал переминать ногами и чуть не лёг.
– Э, нет-нет-нет! – закричала Рут и пошла опять пинать его ногами. Обан дёрнулся в сторону, чуть не вырвав у неё из рук чомбур, но я подоспела с другого боку и хлестнула его как следует своим чомбуром по крупу.
– Вот так, – сказала Рут. – Нельзя давать ему ложиться.
Мы потащили Обана по конному двору. Тот шёл, шатаясь, бока обливались потом.
– Плох, очень плох, – покачала головой Рут.
– Может, накрыть его чем? – спросила я. Всё-таки ночь холодная, а он ходит потный, буквально вся шерсть взмокла. Лошади ведь легко простужаются.
– Да, неси попону.
Я нашла в амуничнике попону и накинула Обану на спину, пока Рут вышагивала его по двору.
– Хорошо, – одобрила она. Довела коня до края конюшен, развернула, повела обратно. Как только он начинал упираться копытами и пытался улечься, она прикрикивала на него и хлопала концом чомбура по бокам. Со стороны смотрелось ужасно, но она, кажется, хорошо знала, что делает.
– Может, воды? – спросила я.
– Нет. Никакого питья, никакого корма. Только вышагивать. – Она развернула Обана и повела в обратную сторону. – Колики – это, по сути, боль в животе. У лошадей это очень серьёзно. Лошади от коликов умирают.
Обан повёл мордой, попытался высвободиться. Колени у него стали подгибаться. Я перешла на другую сторону от него и подпихнула руками, прикрикнула, шлёпнула по крупу.
– Вот так, верно, – сказала Рут. – Будем держать его на ногах – тогда ещё есть шанс. Ляжет у себя в деннике, начнёт валяться – может перекрутиться в поясе, пережмёт желудок. И тогда точно околеет. – Она помолчала и кое-что вспомнила. – Обан? Ты сказала, это Обан?
Я кивнула.
– Он был Джонатана.
– Да-да, – кивнула Рут. – Тот, на котором ты скакала карьером. Помню.
Минут десять спустя Рут сказала:
– Если ему станет заметно хуже, нам потребуется ружьё. Не знаешь, где бы достать?
– Ружьё! Ты что, в смысле… – договорить я не смогла.
Рут кивнула.
– Не заставлять же его мучиться, если надежды никакой.
Ужасно, когда самое жестокое и есть правда.
– А надежды совсем никакой? – спросила я.
– Ну, какая-то есть, – пожала она плечами.
– Ружьё у Фреда есть, – вспомнила я. – Правда, не знаю, где лежит. И не знаю, как пользоваться.
– Я знаю, – сказала Рут.
Через полчаса к нам пришла Сьюзан проведать. Сообщила, что Эллистоны и вдобавок все девушки из Земельной дружины тоже мучаются животом, и всех рвёт. Ужинали они вместе, и на ужин была рыба, судя по всему, подгнившая.
Обан, кажется, потел уже чуточку меньше, и я сказала Сьюзан, что мы справляемся. «Рут знает, что делать», – заверила я.
Когда Сьюзан ушла, Рут похлопала Обана по шее и проговорила:
– Наверно, тоже рыбу ел.
До меня дошло, что она шутит, и я улыбнулась. Подумав, спросила:
– А ты правда могла бы его застрелить?
Она кивнула.
– Думаю, да. По крайней мере, знаю как. У нас отец как-то раз одну из лошадей застрелил, когда она ногу сломала. Но не из жестокости, а из милости, понимаешь?
– Милость – значит, не наказывать тех, кто заслуживает, – вспомнила я.
– Милость также значит прекращать чужие страдания.
Мы снова дошли до конца и развернулись обратно, ведя Обана с двух сторон между нами.
– Понимаю, – сказала я. – Но сама бы не смогла.
Рут посмотрела на меня пристально. Потом проговорила:
– Смогла бы. Ты сильная. И честная. И лошадей по-настоящему любишь.
Когда мы пошли на следующий круг, она сказала:
– Надо мысленно провести две диагонали на лбу, от правого уха до левого глаза, и наоборот. – Она провела пальцем по лбу Обана дважды, наискосок. – И вот в центр креста и стрелять. Тогда умрёт сразу, без боли. А между глаз стрелять нельзя. Будет мучиться и медленно умирать.
Я мысленно отложила эти сведения в порядком раздутый ящик «Лучше бы не знать». Там уже лежали воспоминания о том, каково десять лет жить с повёрнутой косолапой ступнёй и как звучит голос родной матери, когда она не может дождаться, чтобы избавиться от тебя навсегда.
– Лошади не боятся смерти, – мягко добавила Рут. – Животные вообще её не боятся.
В этом плане лошадям повезло.
В ту ночь мы отмахали таким вот образом, туда-сюда по конному двору, не одну версту.
– Ты веришь в рай? – спросила я Рут.
– Да. А ты?
– Наверно.
Цок-цок, стучали копыта Обана по булыжнику. Стегать его чомбуром уже приходилось реже.
– Наша мама умерла, – сказала я. – Она была не очень хорошим человеком. Но Сьюзан говорит, может, господь над ней смилостивится.
– Мне тоже так кажется, – ответила Рут. – Возможно, душа вашей мамы пострадает немного… Но потом, возможно, раскается. И после этого отойдёт ко Всевышнему.
Возможно. Хорошее слово. Возможно.
Спустя часы такой ходьбы Обан стал ступать легче. Бока высохли от пота. Рут нажала пальцами где-то у него под челюстью, а потом показала мне, где нажать, и я почувствовала мягкое биение из-под кожи.
– Это пульс, – объяснила Рут. – Как только я скажу, начинай считать удары вслух.
Я стала считать, а Рут засекла время по наручным часам. Потом кивнула.
– Высоковат, но не слишком. Когда у лошадей боли, у них начинает колотиться сердце.
Она дала Обану попить, совсем чуть-чуть. И я немного повышагивала его сама, чтобы Рут отдохнула. Туда-обратно, взад-вперёд. Когда я устала, меня сменила Рут. Мы и себе накинули на плечи попоны и всё ходили, ходили по тёмному, холодному двору.
Так мы ходили всю ночь напролёт. Никогда ещё при мне Рут не разговаривала так много. Она рассказала о своём коне, который был у неё дома в Германии.
– Примерно как этот, – она погладила Обана по морде. – Как, по-вашему, эта масть называется?
– Гнедая. Это чистокровный верховой.
– Ага. Мой потяжелее будет.
– А где он сейчас? – спросила я.
Её лицо потемнело.
– Мы никому не сказали, что уезжаем. Иначе бы не выехали. Лошади стояли на платной конюшне, мы заплатили за постой на месяц вперёд. А после этого, наверно, кто-нибудь их прибрал. Хорошие лошади были всё-таки.
Я рассказала Рут про тот случай, когда Обан запрыгнул к нам с Коржиком в загончик и я заставила его выпрыгнуть обратно через оградку. Она