Я преклоняюсь перед Вашей научной честностью, принципиальностью и силой характера. Дорогой Аркадий Семенович, не огорчайтесь. Самое главное уже сделано: книга вышла в свет и она сама пробьет себе дорогу. Я знаю, Вам больно и обидно и не только за себя, но и вообще за Достоевского. Все, что было сделано для того, чтобы великое богатство наследия Достоевского стало достоянием всего народа, теперь опять отбрасывается грубой, невежественной рукой. Но нет, нет, дорогой Аркадий Семенович. О Вашей книге говорят с величайшим уважением, а статья Заславского – закон для дураков. Берегите себя, пожалуйста, я прошу Вас[269].
Дорогой Аркадий Семенович!
Прочитала я и статью Ермилова, и мне стало совсем ничего не понятно. Почему все наоборот? Я понимаю, что разные люди воспринимают по-разному, но почему все-таки все наоборот? По-ихнему получается, что Достоевского может любить только развращенный, низкий человек, а что же я была такое, когда 14-ти лет впервые горячо полюбила Его, как единственного, великого, неповторимого? Я видела в его героях величайшую ответственность за свои поступки и через это невиданную чистоту их души, а когда знакомилась с его страстным раздумьем о Боге, о будущем человечества, мне казалось, что так можем думать только мы с Достоевским, только мы вдвоем. И почему они так грубо, самонадеянно оскорбляют память Достоевского, когда никто в мире, как он, не страдал так за человека, не искал так мучительно и страстно выхода к блаженству человечества, к вечной гармонии, о которой не переставал мечтать? Как они могут? Как они смеют?!
Дорогой Аркадий Семенович, мне очень хочется сейчас быть с Вами. Чувствую себя одинокой и беспомощной перед лицом безобразного факта, когда самое любимое заносится грязью. Но что я могу, что я могу сделать?[270]
Дорогой Аркадий Семенович!
Мне очень было весело читать Ваше последнее письмо. В нем столько бодрости, жизнерадостности и веры в торжество справедливости, что стало даже смешно над собой. Мы, то есть поклонники Достоевского, восприняли всю эту историю очень болезненно, как личное оскорбление и обиду. Меня, понятно, задевало больше всех. Хотелось отомстить. Впрочем, они сами себя очень наказали. Напечатать статью Заславского – это значило скомпрометировать себя. Мне кажется, им просто стыдно. А главное: «Федор Михайлович, разумеется, их даже не заметил». Теперь уже мне даже непонятно, как мы могли раньше думать иначе. Благодарение Богу, что все именно так, как есть[271].
Поясним слова Е. И. Нестеровой об ижевских поклонниках Достоевского. Судя по переписке, вокруг нее сформировался круг словесников, сочувственно относившихся к писателю, и первое место в нем занимала ее подруга – доцент Удмуртского пединститута и специалист по русской литературе Анна Николаевна Зимина (1916–1998); также туда должен был входить преподаватель философии, автор работ о В. Г. Белинском, завкафедрой основ марксизма-ленинизма Удмуртского пединститута Борис Зиновьевич Мушин, муж А. Н. Зиминой[272]. (Нельзя не упомянуть и о любопытном стечении обстоятельств: ровно в то самое время родная сестра А. Н. Зиминой – Н. Н. Андреева, жившая в Саранске и учившаяся на естественном факультете Саранского пединститута, – слушала лекции М. М. Бахтина по всеобщей литературе, а в 1950‑е годы, когда работала начальником Саранской малярийной станции, сблизилась с М. М. Бахтиным; когда же в 1963 году была переиздана монография «Проблемы поэтики Достоевского», то один из экземпляров своей книги автор по просьбе Н. Н. Андреевой надписал А. Н. Зиминой[273].)
Когда Е. И. Нестерова восклицала «Что я могу сделать?», она может быть еще не знала о том, что она сделает. Мы же не знаем, написала ли она то письмо в газету «Культура и жизнь», которое она захотела написать после прочтения статьи Д. Заславского. Здесь отметим, что кампания вокруг имени Ф. М. Достоевского привлекала внимание читателей, и даже в прессе отмечаются отклики по этому поводу. В «Литературной газете», главным редактором которой тогда был В. В. Ермилов, в подготовленном поэтом М. Л. Матусовским обзоре редакционной почты упомянуто одно из них: «Много дней добиралось в Москву из Владивостока письмо лаборанта Дальневосточной базы Академии наук СССР <И. И.> Коноплева, откликнувшегося на недавние статьи о Достоевском»[274], о содержании которого мы ничего не знаем.
Однако мы знаем о том, что сделала Елена Нестерова. Она взяла тетрадные листы, выбрав чтобы на них не было случайно попавших проб пера школьников, и написала письмо. Полный тест его приводится в приложении к настоящему изданию, а мы приведем только первую фразу:
Дорогой Иосиф Виссарионович! Это почти фантастически, что я пишу Вам, но я обращаюсь к Вам за справедливостью по вопросу исторической важности и сейчас требующему своего окончательного решения…
Это было письмо Сталину. Многие тогда писали Сталину, писали обо всем, но Елена Нестерова, библиотекарь из Удмуртии, написала о самом драгоценном – о Федоре Михайловиче Достоевском. Вероятно, ей было страшно это сделать; но ее поддержали друзья. Однако «письмо послано без подписи: сочли, что это не имеет никакого значения»[275]. Впоследствии Е. И. Нестерова писала А. С. Долинину:
Дорогой Аркадий Семенович!
Недавно мы обсуждали новость: Достоевского снова ввели в программу средней школы. Это кажется необычайным[276]. И вообще, нам кажется, что история со статьей Заславского имела совершенно обратные результаты. Может быть, немножко повлияли отклики читателей в защиту Достоевского. Мы тоже, Аркадий Семенович, писали, писали И. В. Сталину. А сейчас вот вспомнили об этом. Вдруг, чудом на наше письмо кто-нибудь обратил внимание, и вдруг оно тоже имело какое-то значение. Писала, собственно, я, но так как я зачитывала его своим друзьям, то оно является как бы мнением коллектива. Только поэтому я решила, что, может быть, Вам покажется интересным узнать его содержание – и потому высылаю его Вам[277].
Текст обращения Е. И. Нестеровой к Сталину сохранялся в архиве А. С. Долинина как письмо неизвестного автора, и теперь оказалось возможным не только установить имя автора, но и обстоятельства его написания. Мы не знаем, попало ли это послание к адресату: вероятнее всего, что нет. В силу обилия писем к вождю подобные послания из краев и областей проходили через сито на местах, на уровне обкомов, а это письмо вряд ли было сочтено важным и обязательным для переправки в Особый сектор ЦК ВКП(б); впрочем, отрицать такую возможность мы также не можем.
Последний сталинский удар
Мы упоминали выше, что на кампанию 1947 года никак не повлияло письмо В. И. Ленина к Инессе Арманд, поскольку оно было опубликовано чуть позднее. Вообще, в науке о Достоевском налицо некоторая путаница относительно бытования знаменитой ленинской характеристики; например, можно встретить сведения о том, что «в середине 1930‑х были опубликованы и воспоминания Владимира Бонч-Бруевича о Ленине, где было подчеркнуто отрицательное отношение вождя к „архискверному“ Достоевскому»[278]. И хотя при этом делалась ссылка на очерк В. Д. Бонч-Бруевича «Ленин о художественной литературе», подобной характеристики в оригинале нет, да и говорилось там даже не о самом писателе, а об искажении образа революционера С. Г. Нечаева:
Владимир Ильич нередко заявлял о том, что какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым, с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы», когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, что этот титан революции обладал такой силой воли, таким энтузиазмом, что и в Петропавловской крепости, сидя в невероятных условиях, сумел повлиять даже на окружающих его солдат таким образом, что они