То есть ленинская характеристика ничуть не касается самого писателя, но относится к роману «Бесы» (причем акцент на присущем Нечаеву даре убеждения даже усиливает связь прототипа с героем романа).
В действительности же характеристика «архискверный» присоединилась к имени Ф. М. Достоевского позднее, уже в эпоху позднего сталинизма. Именно тогда был нанесен самый сокрушительный удар по писателю.
В 1950 году Госполитиздат завершал четвертое издание Собрания сочинений В. И. Ленина. В заключительном, 35‑м томе, вышедшем в последних числах года (подписан в печать 9 декабря), впервые публиковалось письмо к Инессе Арманд от 5 июня 1914 года, в котором создатель Советского государства делится впечатлениями от прочтения романа В. К. Винниченко «Заветы отцов»:
Прочел сейчас, my dear friend, новый роман Винниченко, что ты прислала. Вот ахинея и глупость! Соединить вместе побольше всяких «ужасов», собрать воедино и «порок» и «сифилис» и романическое злодейство с вымогательством денег за тайну (и с превращением сестры обираемого субъекта в любовницу) и суд над доктором! Все это с истериками, с вывертами, с претензиями на «свою» теорию организации проституток. Сия организация ровно из себя ничего худого не представляет, но именно автор, сам Винниченко делает из нее нелепость, смакует ее, превращает в «конька».
В «Речи» про роман сказано, что подражание Достоевскому и что есть хорошее. Подражание есть, по-моему, и архискверное подражание архискверному Достоевскому. По одиночке бывает, конечно, в жизни все то из «ужасов», что описывает Винниченко. Но соединить их все вместе и таким образом – значит, малевать ужасы, пужать и свое воображение и читателя, «забивать» себя и его.
Мне пришлось однажды провести ночь с больным (белой горячкой) товарищем – и однажды «уговаривать» товарища, покушавшегося на самоубийство (после покушения) и впоследствии, через несколько лет, кончившего-таки самоубийством. Оба воспоминания – а la Винниченко. Но в обоих случаях это были маленькие кусочки жизни обоих товарищей. А этот претенциозный махровый дурак Винниченко, любующийся собой, сделал отсюда коллекцию сплошь ужасов – своего рода «на 2 пенса ужасов». Бррр… Муть, ерунда, досадно, что тратил время на чтение[280].
Эта оценка Ленина, моментально ставшая общеизвестной (один первый тираж этого тома сочинений составил 515 тыс. экземпляров)[281], стала Достоевскому приговором. Не без усилий аппарата ЦК.
Анонсируя выход завершающих томов сочинений Ленина, редактор «Литературной газеты» (и будущий член редколлегии собрания сочинений Ф. М. Достоевского) Б. С. Рюриков возводил это ленинское письмо в приговор. Опуская ленинские цитаты, приведем слова партийного пропагандиста:
В 35‑м томе воспроизведено замечательное письмо к Инессе Арманд, имеющее серьезнейшее принципиальное значение. <…> Ленин проницательно замечает, что произведения, наполненные подобными «ужасами» и уродствами, забивают читателя. Именно забивают – подавляют волю к борьбе, развивают настроение безнадежности и безысходности, вселяют недоверие к человеку и сомнение в его силах. Эта мысль Ленина с особой силой звучит сегодня, когда темы кошмаров, ужасов и уродств так широко представлены в буржуазной литературе. Империалистическим главарям хотелось бы, чтобы мутный поток произведений, в которых человек убивает, предает, изменяет, опять убивает, демонстрирует всяческие извращения, снес на своем пути все чистое и благородное, оставив в душе читателя только скепсис, цинизм и безразличие ко всему, – тогда легче было бы вложить в руки ему оружие и послать убивать и умирать туда, куда указывают интересы империалистов. Замечательные ленинские высказывания вооружают нас в борьбе с этой грязной и растленной «литературой». <…>
И необычайно важно замечание Ленина, указавшего в противовес критику «Речи» как на порок – «архискверное подражание архискверному Достоевскому».
Достоевский проповедывал смирение, покаяние; он поэтизировал раздвоенность сознания, изломанность души, бессильную жертвенность. Недаром реакционное декадентство провозгласило культ Достоевского.
Ленин солидаризировался с Горьким, когда тот назвал Достоевского злым гением и выступил против буржуазной печати, развернувшей в связи с предполагавшейся театральной постановкой «Бесов» дикую свистопляску. Еще в статье «О „Вехах“» Ленин указывал, что Достоевский принадлежит к числу писателей, которых контрреволюционные «веховцы» противопоставляют Белинскому, Чернышевскому, Добролюбову. Но до опубликования письма Ленина к Инессе Арманд мы не имели документа, так отчетливо выражавшего отношение Ленина к реакционным тенденциям Достоевского; он раскрывает и влияние этих сторон на упадочную буржуазную литературу.
Это письмо позволяет понять, как глубоко и широко ленинское понимание реализма в литературе. Развенчивая литературу уродств и ужасов, психологических вывертов, гневно осуждая это копание в грязи и в гное, Ленин осуждает реакционное направление в литературе – направление, имевшее в своих исходных позициях творчество Достоевского…[282]
Результатом таких указаний партийной печати стало постепенное удаление Ф. М. Достоевского из советской жизни. Если Достоевского уже не было в школьной программе, а публичных лекций о писателе были единицы даже и в 1940‑е годы (при изучении выступлений ленинградских филологов мы отметили лишь две – О. В. Цехновицера «Достоевский» в 1940 году и А. С. Долинина «Социально-философский роман Достоевского» в 1945 году в рамках цикла о русском романе)[283], то с 1951 года начинается истребление имени писателя даже из программ филологических факультетов вузов.
Еще в результате кампании 1947 года после изданных в том году Гослитиздатом и раскритикованных «Избранных сочинений», подготовленных Б. В. Томашевским («Бедные люди», «Белые ночи», «Село Степанчиково и его обитатели», «Преступление и наказание», «Кроткая», «Мужик Марей», «Сон смешного человека»), а также подготовленного А. С. Долининым «Подростка» и ряда изданий – «Бедных людей», «Униженных и оскорбленных», «Преступления и наказания» 1947–1948 годов, – практически прекратился выход в свет переизданий его сочинений; оставались единичные издания 1950 года («Униженные и оскорбленные» Куйбышевского издательства), но после событий с публикацией письма Ленина прекращаются и они.
Сошли на нет и диссертации. По-видимому, даже темы о творчестве Достоевского перестали утверждаться после 1947/1948 года, а те соискатели, кто уже заканчивал написание, не скупился на очернение Достоевского – иначе такую работу даже при положительном голосовании ученого совета кассировал бы впоследствии ВАК.
Особенно выделим диссертацию У. А. Гуральника «Борьба „Современника“ с журналами Достоевского» (защищена в ИМЛИ 20 декабря 1949 года), в которой автор приходит к закономерному для эпохи выводу: «Несомненно, что в самом подборе материалов для своего журнала Достоевский руководствовался своим гипертрофированным, интересом к анормальному, нездоровому, уродливому и извращенному в человеке», выступает против «некоторых литературоведов», которые «пытались, опираясь, в частности, и на ложно истолкованные факты полемики между „Современником“ и журналами почвенников, „обелить“ Достоевского, а консерватора и идеалиста Григорьева объявить образцом для советских критиков. Порочность подобного рода попыток вскрыли „Большевик“ и „Культура и жизнь»[284]. Поскольку диссертация защищалась осенью 1949 года, то Достоевский возводился не только во вдохновителя героев постановления 1946 года о литературных журналах, но и в идеолога безродного космополитизма:
Разоблаченные партийной печатью враги советского искусства – буржуазные эстеты, воинствующие формалисты, безродные космополиты-антипатриоты, атакуя литературу и искусство страны социализма с реакционных позиций духовно разлагающихся классов, обыкновенно прибегали к маневрам, пользовались «аргументами», напоминающими, а порой и повторяющими тактику и «аргументацию» врагов революционно-демократического направления в искусстве – деятелей «Времени» и «Эпохи». Изучение опыта борьбы «Современника» с журналами Достоевского, творческое его осмысление в свете борьбы марксистско-ленинской эстетической мысли, в свете достигнутых на основе этой борьбы выдающихся успехов, весьма плодотворно: оно служит делу окончательного разоблачения направленных против советской литературы и критики «теорий».
Черпая идеи из одного источника – из идеалистической философии и стремясь, в сущности, к одной цели – к отвлечению литературы от реальной действительности, от насущных интересов народа, – многие «ультрасовременные» теоретики искусства – символисты, декаденты, буржуазные эстеты из журнала «Аполлон», «Серапионовы братья», – враги идейно направленной реалистической литературы во многом повторяли Достоевского, Григорьева, Страхова. Не случайно реакционная критика конца XIX – начала XX века, перешедшая в наступление против основ русского реализма, с восторгом писала о деятелях «Времени» и «Эпохи»[285].
Упоминания Ф. М. Достоевского в печати всегда носят отрицательный характер, причем критики как будто соревнуются в обличении реакционного писателя. Приведем несколько примеров.
Когда в начале 1950 года Ленинградское отделение Института истории АН СССР готовило к печати последний, третий том материалов следственного дела петрашевцев (вышел в 1951‑м)[286], критикой