Обмякшее тело отца, кровь из разбитого виска мамы. Повешенный на стул пиджак. Злость вспыхнула в Рэме, обжигая щеки.
– Пусть служивые занимаются. Они ему семья были, а не я.
Варя сдавленно охнула, но давать ей время на ответ Рэм не стал. Обогнул ее, чиркнул рукой со свежей татуировкой по стене, но боли не почувствовал и рванул к двери. Боль догнала уже в прихожей. Рванула, как пружина, – не увернуться. Рэм прижался лбом к зеркалу в трельяже. Подышал. В запотевшем зеркале его отражения тонули, как в полынном тумане.
– Ромка, ты? – Бабкин голос выдрал его из созерцания. – Че там на заводе случилось? Звонят, кричат. Помер там кто-то? Ты не видал?
Количество вопросов определенно превышало возможности на них отвечать. Рэм оттолкнулся от трельяжа, посмотрел на бабку. Нос у нее был красный, точно рыдала все время, что Рэм шатался по полынным своим делишкам. Нужно было соврать.
– Не пошел я, баб Нин, – сказал он, деловито скидывая кроссовки. – Там жарища адовая, меня послали в холодильник их, я б помер туда тащиться. Да и тухлое у них все, нафиг надо. Забил, короче. Чего у них там потом было, не знаю. Домой поехал.
– А в пакете чего? – подозрительно спросила бабка и шмыгнула.
– Да зашел в магаз на остановке, прикупил тебе сосисок свежих, – вывернулся Рэм и протянул бабке пакет.
Она послушно взяла и поковыляла на кухню. «Врешь как дышишь», – говорил отец, когда Рэм придумывал небылицы, только бы уйти от наказания. Выходит, в чем-то он был прав. Рэм ополоснул лицо над раковиной, не пересекаясь взглядом с отражением, дополз до дивана и рухнул в его продавленное нутро. Сразу стало темно, пыльно и тихо. Рэм заснул раньше, чем успел подумать, что засыпает.
Полынный туман тянулся из тройного зеркала в прихожей. Он затапливал пол, заполнял щели у старых плинтусов, огибал ножки мебели и забивался в каждую трещинку, каждую выемку, каждый скол. Вот в тумане утонули бабкины уличные тапки. Вот вспыхнула и исчезла опрокинутая лампа на длинной ножке – кажется, это Рэм пришел с тусовки пьяный и пытался удержаться на ней, как на соломинке. Но не вышло. Пока он обдумывал судьбу – свою и лампы, – туман достиг его дивана и начал нагнетаться, как веселящий газ в шарике, купленном малышней у таких же, как Лимончик. Или как Рэм.
– Баб Нин! – хотел позвать Рэм, чтобы бабка прогнала туман, но голоса не было.
Рэм попытался перевернуться, но не было тела. Были только страх и четкое понимание: когда туман поднимется вровень с диваном, то все закончится. Совсем все. Навсегда. И это было в целом не самое страшное из возможного. Рэм хмыкнул от неожиданности этой мысли и внезапно проснулся. Мокрый от пота и абсолютно измочаленный. Над ним склонилось жалостливое лицо бабки.
– Стонал, окаянный, – сказала она и шлепнула ему на лоб мокрую тряпку. – Измучился совсем. Ну спи-спи…
Завоняло вчерашним супом и котовьим лотком, хотя ни кота, ни лотка в доме не было. Рэм дождался, пока бабка выйдет, и с отвращением стянул с себя мерзкую тряпку. Решил полежать еще немного с закрытыми глазами. Побалансировать между сном и явью, чтобы и в полынный сон не упасть, но и жизнь эту не жить.
Но балансировать ему не дали. Телефон в кармане зажужжал, Рэм принял звонок, не разлепляя глаз. Плохих новостей он больше не боялся.
– Да?
– Дрыхнешь там? – Голос был смутно знакомый. – Варя сказала, что ты хамишь и скрываешься. Соберись давай, не дело это. Отца надо похоронить.
Интонации были такие, будто говорящая пыталась достучаться до сообразительного, но шкодливого пса. Сойка, понял Рэм. Только ее опеки не хватало для полного счастья.
«Да пошла ты», – хотел сказать, но сказал другое:
– Если я хоть раз еще его увижу, сам сдохну.
Сойка помолчала. Ответила коротко:
– Тогда сейчас вали к матери, а с похоронами попробуем разобраться вместе.
«Да что к ней ехать? Она же умерла уже почти», – хотел сказать, но сказал другое:
– Спасибо тебе…
– Сочтемся. – Сойка первой положила трубку.
Рэм рывком поднялся, понюхал себя под мышками – воняло знатно. Пришлось рыться в шкафу, чтобы найти что-то посвежее. Татуировка на запястье пульсировала в такт каждому движению. Не больно, но с напоминанием. Так что Рэм выбрал мятую рубашку. Хоть жара на улице никуда не делась, зато метка перед глазами мелькать не будет.
– Метка, – повторил Рэм, застегивая пуговицы. – Меченый, значит. Зашибись.
По мясному запаху, расползающемуся в квартире, было понятно, что бабка сварила сосиски и теперь их ест. Рэм решил не мешать. Проскользнул, схватил кроссовки и босиком выскочил в подъезд.
– Эт куда ты, а? – запалила его бабка, голос слабо доносился из кухни.
– Маму проведаю, – ответил Рэм, с удивлением отмечая, что в этот раз не соврал.
…Вот только к маме его не пустили. Замученная до бесцветности медсестра глянула сурово, буркнула что-то типа «часы закончились» и захлопнула перед Рэмом дверь реанимации. Он потоптался немного на этаже, но вокруг тревожно попахивало полынью, и Рэм спустился по лестнице к выходу. На улице запах рассеивался, но не до конца. Будто бы горечь исходила от здания, насквозь пропитавшегося духом смерти. Хотелось перекрыть его чем-то еще более вонючим. Сигаретным дымом, например. А что? Очень похоже. Тоже про траву. Тоже про смерть.
Рэм повел носом, унюхивая через полынь табак, и пошел по следу. Больничная курилка скрывалась в нише за главным зданием. Там кучковались сотрудники в медицинских формах и парочка постояльцев в пижамах. Присоединяться к одной из стаек Рэму не захотелось, и он просто встал в отдалении, нащупал пачку в кармане. Можно было не прикуривать, дым стоял настолько плотный, что его хватило бы, чтобы дознуться никотином. Так Рэм и остался стоять, глубоко вдыхая чужой дым.
– Дать сигаретку? – раздалось откуда-то сбоку неожиданно настолько, что Рэм вздрогнул.
Даша рассмеялась чуть хрипловато. Рэм сразу ее узнал, хотя без красной куртки и вишневой машины она растеряла цвет и стала походить на медсестру из реанимации. А может, дело было в таком же форменном костюме, невнятном и блеклом, как небо в феврале.
– Ты чего здесь? – спросила Даша, не дождавшись, что он сориентируется по сигареткам.
– К маме приехал.
– Так часы закончились.
Да, с бесцветной теткой из реанимации они точно были одной крови. Рэм пожал плечами, взял протянутую сигарету и затянулся сладким дымом. Даша наблюдала за ним с закушенной губой.
– Вот слушай, – начала она. – Вишня же лучше всего перебивает полынную вонь, да? Или мне кажется?