Короче, я спустился вниз, на тот утёс, где Персей так и сидит, уставившись бессмысленным взглядом на волнующееся море.
— Привет, братишка! — как можно более жизнерадостно говорю я. — Ну как ты тут? Вижу, добрался нормально.
Персей медленно поднимает голову и долго смотрит на меня, будто не узнаёт. Постепенно взор его проясняется, на лице мелькает что-то живое.
— А, это ты, Гермес, — равнодушно произносит он. — Зачем ты здесь?
— Как это зачем? — широко улыбаюсь я. — А кто, по-твоему, будет всё контролировать? Ну, в смысле покровительствовать. Надо убедиться, что всё в порядке, что таларии сработали, не подвели.
Персей на мой шутливый тон не ведётся. По-прежнему смотрит на меня без малейшего энтузиазма.
— Сработали, не волнуйся, — сухо говорит он. — У тебя всё?
Я понимаю, что мой первый заход не прошёл. Стираю улыбку и меняю интонацию. Стараюсь, чтобы голос звучал искренне и душевно.
— Ну, если уж совсем честно, папа наш там, наверху, беспокоится. Просил, чтобы я лично удостоверился, что всё идёт по плану. Что ты, как говорится, жив-здоров… А чего это у тебя с лицом? — спрашиваю я, будто только что заметил что-то необычное. — Случилось что?
Персей отвечает не сразу. Видимо, думает, надо ли мне рассказывать о том, что случилось. Но больше-то поделиться не с кем, а хочется. И он решается.
— Я познакомился с ней, — робко говорит он.
Мне на секунду даже становится жалко парня. Но я, конечно, не поддаюсь этим ненужным эмоциям. Сейчас важно довести всю игру до конца. Он в любом случае обязан выполнить свою миссию. Так папа решил. А с богами, тем более такими, как Зевс Громовержец, не спорят.
— С кем? — спрашиваю я невинным голосом.
— С Медузой, — поясняет Персей и смотрит на меня полными отчаяния глазами.
— Да ты что! — поражаюсь я. — И ты ещё жив? Не окаменел? Это как же ты ухитрился?
— Она была в тёмных очках.
Голос его звучит уже чуть нормальней.
— А, ну тогда понятно, — киваю я и невинным тоном задаю коварный вопрос: — Погоди, а чего ж ты её не убил?
На этот раз парень попадается на мою уловку.
— Во-первых, я не знал, что это она, — доверчиво говорит он. — Точнее, это не во-первых, а во-вторых.
— А что тогда во-первых? — тут же спрашиваю я.
Выражение лица Персея меняется. Теперь он смотрит на меня как на идиота.
— Во-первых, я её люблю, — отчётливо произносит он.
— Чего???
Изображаю полное изумление.
— Я не ослышался?
— Нет, — твёрдо говорит он и повторяет: — Я люблю её.
Теперь, когда мы наконец прояснили эту непредвиденную ситуацию, мне предстоит самое сложное. Понимающе киваю и спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал максимально сочувственно.
— Это когда ж ты успел её полюбить? Ты же вроде только что сюда прибыл!
— Как увидел, так и полюбил, — по-прежнему не замечая подвоха, просто говорит Персей.
И добавляет:
— Вернее, как услышал. Она пела.
— Ну и ну!
Я одобрительно хлопаю его по плечу:
— Как у тебя всё быстро, однако! Всё — таки недаром мы родственники! Чувствуется наша порода! Пришёл, увидел и полюбил! Молодец!
А потом всё тем же невинным тоном задаю волнующий нас с папой вопрос:
— Ну и что теперь мы с этой твоей любовью делать будем?
Но Персей на вопрос не отвечает. Будто и не слышит.
— Я не просто её полюбил… — говорит он.
— А что ещё? — на этот раз вполне искренне удивляюсь я.
— Я её поцеловал, — сообщает Персей.
При этом на лице его, как солнечный луч в пасмурную погоду, появляется улыбка.
— О-о-о! — с уважением протягиваю я. — Ну раз поцеловал, то это, конечно, уже всё, конец. Горгона не горгона, надо жениться.
Персей молчит.
Вижу, что парень не врубается, не понимает иронии, он в эйфории. И резко меняю интонацию.
— Забудь, слышишь?
— Ты не понимаешь! — по-прежнему улыбается Персей.
— Чего тут непонятного?
Я чувствую, как во мне постепенно поднимается раздражение, и стараюсь подавить его.
— Не понимаешь, что такое поцелуй! — пылко говорит мой сводный братец.
Мне ничего не остаётся, как только пожать плечами.
— Ясно что. Чмок! И всё.
Персей снова смотрит на меня как на полного придурка.
Но хотя бы перестаёт улыбаться.
— Ничего подобного, — говорит он. — Это совсем другое. Никакой не чмок.
— Ну и что ж это такое? — терпеливо спрашиваю я. — Объясни мне, дураку, раз уж я такой непонятливый.
— Ты, очевидно, думаешь, что поцелуй — это так… прелюдия, вступление, подготовка…
— Ну да, — подтверждаю я. — А что ж ещё?
— Я и сам так раньше думал, — оживляется Персей. — Грубая ошибка. Теперь мне ясно, что я просто ничего не понимал в любви, и в поцелуях в частности.
— Уточним — в поцелуях горгоны, — вставляю я свои пять драхм. — Продолжай. Очень интересно. И что ж ты понял, братик?
— Понял, что поцелуй абсолютно самодостаточен, — восторженно заявляет парень. — Он не нуждается ни в каких продолжениях, поскольку являет собой вполне законченное произведение искусства.
Осознаю, что дело плохо. Чего-то я упустил, готовя мальчишку к его миссии.
— А искусство-то тут при чём? — с любопытством уточняю я.
— А разве любовь — это не искусство? — возражает он. — Ведь в её основе — творчество, равно как в основе поцелуя — творческий акт.
Я слушаю эту его восторженную речь и отчётливо понимаю, что надо дать ему выговориться, иначе мы с места не сдвинемся. Пусть несёт свою бредятину, ничего не поделаешь. Присаживаюсь рядом и устраиваюсь поудобней, готовясь слушать.
— Я смотрю, ты и вправду проделал большой путь, Персей! Ты меня удивляешь. Ну-ка, ну-ка, расскажи мне подробней про поцелуй. Может, я чего не знаю. Дел-то полно, крутишься целыми днями как белка в колесе, можно чего-то и упустить. Так что там с поцелуем? Давай, давай выкладывай.
— Это необыкновенно! — с придыханием сообщает юноша. — Ты касаешься её губ своими губами, легко прижимаешь ровно на долю секунды, только чтобы почувствовать её дыхание, не более. И оно тут же становится более прерывистым, ты улавливаешь почти незаметный для слуха вздох. И он, конечно, немедленно заставляет тебя сильнее почувствовать её губы, ощутить всю их нежность и мягкость…
Я вижу, что парень просто счастлив, оттого что нашёл внимательного слушателя. Очень трудно держать в себе то, что хочется выплеснуть наружу, поделиться с кем-то.
— Так, так… — поддакиваю я. — Продолжай, не отвлекай ся!
— И они тянутся к тебе навстречу, — с упоением говорит он, — не хотят отпускать тебя, и ты