— Скажу, чего сам видел, — наконец выдал Артамон. — От плотины к башне примчался мужик, прямо по целине пёр как конь. С ходу прыгнул на стену башни, прям по стене залез доверху, вышиб дверь в часовой палате и внутрь заскочил. И всё. Мы башню перетрясли — ни шиша нету.
Акинфий Никитич продолжал молчать. В уме у него грузно ворочались странные, уродливые мысли. Они вроде бы должны были совпасть друг с другом своей кривизной, но пока не совпадали. Однако Акинфий Никитич и так почуял: он поймал главную угрозу, пусть пока и за тень, как призрака.
— Я не вру, — добавил Артамон. — Парни вон свидетели.
«Подручники» закивали, подтверждая слова командира.
— А что за мужик был? — спросил Акинфий Никитич.
— За ним работные с завода прискакали, человек с десяток… Я их уже восвояси на завод отсюда шуганул. Они говорят — мастер Катырин взбесился.
— Михал Михалыч?
Мастера Катырина Акинфий Никитич знал давным-давно — уже лет двадцать пять, не меньше. И не умещалось в мыслях, что такой привычный человек вдруг столкнулся с чем-то совершенно невозможным — с демоном!.. Акинфия Никитича пронзило мучительное ощущение своей уязвимости: нежить, что в ночи бродила по Невьянску, была способна напасть на кого угодно, значит, и на него, на Акинфия Демидова.
— То ли дед Миша был, — неуверенно ответил Артамон, — то ли один облик его… Человек не исчезает бесследно, а тварь-то рассеялась.
— Пойдём-ка глянем, что ли, — задумчиво предложил Артамону Акинфий Никитич и первым пошагал к углу башни.
А в это время Савватий вслепую обыскивал горницу на верхнем ярусе палаты. Он помнил, где они с Акинфием Никитичем в прошлый раз оставили блёндочки, и теперь надо было найти огниво. Без света в подвале делать нечего. Огниво лежало в печи на загнетке вместе с пучком лучин.
Затеплив лампу, Савватий по внутристенной лестнице спустился в подклет. Всё как в прошлый раз и как всегда: стены, своды и мрак, но пахнет смоляным дымом факела — недавно здесь побывал Демидов. Встав на колени, Савватий принялся тщательно изучать чугунный настил. Ага! — плита с небольшой выемкой на стыке! Видно, под ней и расположен лаз в подвал.
Савватий вернулся наверх, в двойную горницу, и взял у печи кочергу.
В подклете он поддел кочергой чугунную плиту за выемку и, нажимая всем своим весом, приподнял её, как на рычаге, а затем с лязгом сдвинул в сторону. В квадратном кирпичном углублении обнаружилась чугунная рама и чугунная крышка с мощным кольцом в петле. Савватий взялся за кольцо обеими руками и с натугой вытащил тяжеленную крышку из проёма.
Вот он — лаз в подвал! В неприкасаемую тайну Акинфия Демидова!
Савватий думал, что в подвале царит тьма кромешная. Он ошибся. В чугунном проёме внизу тихо сиял неяркий и переменчивый свет.
* * * * *
Башня вздымалась над ними, высвеченная луной во всю высоту — от «молнебойной державы» на шпиле до фундамента, погружённого в сугробы. Эта громадина казалась соединённой в нерасторжимое целое, как дикая скала, не прочностью строительного раствора и не упругостью железных связей внутри своих толстых стен, а каким-то совсем иным, нерукотворным стяжением. И покосилась она вовсе не из-за каких-то там подземных ручьёв: просто её воздвигли на обрыве, на самом краю дозволенного людям, и обрыв, не удержавшись, медленно съехал в бездну, лишая башню опоры.
— Как он залез-то здесь? — задумчиво сказал Акинфий Никитич.
Артамон пожал плечами.
«Подручников» рядом не было, и Акинфий Никитич спросил напрямик:
— Отчего ты не донёс мне, что в Невьянске — демон?
— Кто в такое поверит? — усмехнулся Артамон. — И я тоже не верил.
— А народ верит?
Артамон потоптался, хрустя снегом.
— Говорят, сейчас бабы даже печки свои в избах на ночь водой заливают, чтобы ни уголька не было и нечисть не выскочила.
— А почему никто ко мне не пришёл и не пожаловался?
— Боятся тебя, — хмыкнул Артамон. — Поболе, чем демона.
Акинфию Никитичу стало больно. Артамон был прав. Его, Акинфия Демидова, боялись. Но не за лютость и жестокость — нет, ничего подобного он не творил. Боялись из-за его богатства, силы и власти. Не от бога такая удача Демидовым, Никите и Акинфию, — обычному кузнецу и сыну кузнеца.
Акинфий Никитич вздохнул.
— Пойду я на завод схожу, Артамон Палыч. Надо разведать доподлинно, Катырин ли обезумел. А ежели Катырин, то как оно случилось.
— Я с тобой, — сказал Артамон. — Мало ли чего. У меня сабля.
За бело-голубым гребнем плотины чернели изломанные громады двух доменных фабрик — старой и новой, ещё пока не действующей. Из трубы старой фабрики валил дым, багрово подсвеченный снизу пламенем.
Акинфий Никитич попал как раз на перерыв в работе. Свежий чугун поломали и порубили на куски и отвезли в амбар — потом, уже на кричной фабрике, эти куски разогреют в горне и кинут под молоты. Доменную печь загрузили шихтой. Литейный двор почистили. Теперь работным можно было немного отдохнуть, пока мастер не поднимет, или пообедать: такой ночной обед назывался полудрёмником.
— Здорово, железны души, — сказал Акинфий Никитич.
Работные, сидевшие кто где с узелками, горшками и крынками, вставали и молча кланялись. Акинфий Никитич видел, что его появление не вызвало обычной бодрости и оживления. Работные были подавлены. Так случалось, когда на фабрике сильно обжигало кого-нибудь или кто-то вообще погибал. Артамон бдительно озирался по сторонам и держал руку на рукояти сабли.
— И кого сожрало? — напрямик спросил Акинфий Никитич.
— Михал Михалыча… Катырина… Мастера… — не в лад ответили ему с разных сторон.
Акинфий Никитич, прищурясь, посмотрел на доменную печь. Света на фабрике сейчас было немного, и домна уходила кирпичной грудью во мрак. Мерно качались и сопели меха, постукивали очепы, скрипела ось колеса, и вода лилась из ларя с безмятежным плеском. В утробе домны урчало, будто бы домна переваривала не чугун, а проглоченного человека.
— Как всё было? — Акинфий Никитич обвёл работных взглядом.
— Лётку прошибли, чугун потёк… А с ним из горна выкатился огонь вихрём… Ударил в мастера. Тот поначалу упал, потом вскочил и заплясал… Бесновался, в печь кидался… Мы ловили его, да не словили… Убежал он.
Катырин возвёл эту печь лет двадцать назад. Тогда у Демидовых на Урале имелся лишь один завод — Невьянский. Однако домна Катырина дала столько чугуна, что молоты Невьянска уже не справились с перековкой, и потребовалось строить второй завод. И далее дело пошло: где второй завод — там и третий, и пятый, и десятый… Другие заводы Демидовых выросли из домны Невьянска, словно колосья из зерна. А прорастил то зерно мастер Катырин… Он построил могучую печь — и теперь эта печь его убила.
— Ну, молитесь за упокой души, — мрачно сказал Акинфий Никитич.
Он направился к печи. На место Катырина Акинфий Никитич сейчас примерял юного Гришу Махотина, который придумал Царь-домну, и печь Катырина в сравнении с Царь-домной была как тощая мужицкая лошадка в сравнении с откормленным рысаком. Артамон последовал за хозяином.
Гриша Махотин стоял возле мехов у воронки фурмы — на посту мастера, управителя домны. Через фурму Гриша следил за расплавом шихты.
— Что, Гриньша, тяжко?
Гриша страдальчески покосился на Демидова.
— Терпи, мастер. Сам знаешь цену железа.
Гриша вздохнул. Его явно что-то томило; он колебался, но решился:
— Мне тебе сказать надобно, только один на один… Без чужих ушей.
Акинфия Никитича это удивило.
— Ладно, — он оглянулся на Артамона. — Палыч, ступай домой. Тут мне острастки уже нету. Передай Онфиму, чтобы сходил подвал проверить.
Если уж башню обшарили, то и подвал следовало навестить. Никакой угрозы Акинфий Никитич не ощущал, а проверка всё равно не помешает.
— Ну, как прикажешь, — скривил бороду Артамон.
Ему было обидно, что хозяин что-то утаивает от него и шепчется с Гришкой-сопляком, но спорить Артамон, конечно, не стал и пошагал прочь от домны, на ходу презрительно сплюнув в песок литейного двора.
— Говори, — велел Грише Акинфий Никитич.
— Не моя забота