— Демон — с горы Благодать, — сказал Савватий. — Жил там в серебряном идолке на мольбище у вогула Чумпина. Родя Набатов по простоте душевной унёс болванчика и продал Егорову. А мастер, что работал с серебром, демона высвободил. Так вот дело было. И демон нынче ищет себе поживу.
— А почему он в башне угнездился?
— В подвале стоит горн, в котором идола расплавили. И в нём какое-то дьявольское пламя горит — не гаснет. Демон же из огня в огонь ходит.
— И ты сам всё это разведал? — недоверчиво удивилась Невьяна.
— Ну не Демидов же мне рассказал, — усмехнулся Савватий.
— А зачем оно тебе?
Вид у Савватия был спокойный, даже усталый.
— Демон людей губит. Его истребить надо.
— Акинфий истребит.
Савватий не хотел встречаться с Невьяной взглядом и потому опустился рядом на скамейку. Невьяне больно будет услышать сомнения в Акинфии.
— У Демидова куда ни ткнись — везде тайны. Чтобы демона уничтожить, ему грехи свои придётся на свет вывернуть. Согласится ли он на такое? И сколько ждать, пока он решит? Сколько ещё народу сгорит, Невьянушка? А я тянуть не буду. Мне надо беглого мастера поймать — Мишку Цепня: это он демона выпустил. Как выспрошу его про дело, так сразу демона и убью.
Невьяна плечом ощущала плечо Савватия. Лучина догорела, но отсветы от углей в жаровне всё ещё играли на ледяных оконных кружевах. Невьяна думала: зачем она пришла сюда? Узнать про злую силу, которая сокрушила душу Васьки Демидова? Или же почувствовать, что её любят? Акинфию она была нужна только удобная. А Савватий сберёг свою любовь к ней и в тоске собственной вины, и в долгом молчании безнадёжности. Она, Невьяна, хоть какая, навсегда была его несбывшимся счастьем.
— Акинфий скормил демону Васю, племянника, — сказала Невьяна сквозь пережатое горло. — Вася умом тронулся…
Савватий не был знаком с племянником Акинфия Никитича, и эта беда его не обожгла. Но он увидел, как мучается Невьяна.
Ей надо было просто заплакать. Просто отпустить своё горе. А Невьяна не желала казаться слабой. Савватий понял: она не изменилась за прошедшие годы. Да, он был виноват перед ней за давний жестокий выбор — но дальше, за пределами той неизбывной вины, её, Невьяну, вела по жизни одна только гордость. Преданная тем, кого любила, Невьяна приняла судьбу наложницы, зато наложницей стала у самого богатого и своенравного заводчика. И нынче это своенравие хлестнуло ей по душе. Василия Демидова, конечно, жалко, но Акинфий, похоже, оскорбил Невьяну больнее, чем её поранило несчастье с племянником. А Савватий давно уже знал, что ему всё равно, добрая Невьяна или злая, права она или не права. Она — свет его жизни, то, что Господь ему назначил в бесконечной милости своей.
Савватий повернулся к Невьяне, наклонился — её глаза были как тёмные иордани — и принялся целовать в мягкие губы, сдвигая с её головы платочек. И она ответила — ответила без сомнений, словно ждала, когда он вернётся.
И часовая палатка Невьянской башни плыла по ночному небу декабря над сонно затихшим городом, точно ледяная карета катилась по небесной Гусиной дороге. Колесо наскочило на яркую звезду, будто на булыжник в колее, карету тряхнуло, и Савватий с Невьяной упали со скамьи на пол. В морозном фонаре палаты заиндевелые окна рассыпали лунный свет на осколки — на зеркальные отражения жизни: как сердцебиение цокали шестерни курантов, в каменной шахте мерно и чётко ходил маятник, тугими изгибами взлетали оконные арки и колокола в вышине еле слышно дрожали тревожным предчувствием скорого перезвона. А на шпиле башни «молнебойная держава» чуть мерцала без грозы, и без ветра в головокружении вращалась «двуперстная ветреница».
…Но взрыв разнёсся по пространству, отсверкал, иссяк, и дальше надо было делать вид, что всё продолжается как прежде.
Они лежали на грязном и заиндевелом полу. Угли в жаровне угасли. Растрёпанная Невьяна медленно и гибко села и огляделась по сторонам, ничего не узнавая.
— Где мой платок, Савушка? — шёпотом спросила она.
Савватий нашарил платок на полу.
Она уже откуда-то вытащила гребень и прибирала волосы.
— Мне надо вернуться в дом до боя курантов. Онфим запирает двери на последний перезвон. Если не успею, придётся стучать, чтобы он мне отворил. А он потом донесёт Акинфию, что я уходила. Беда случится.
Савватий не представлял, сколько сейчас времени.
— На часы посмотрю, — сказал он.
Он с трудом встал, поддёрнул штаны, приоткрыл затянутую холстиной дверку и просунулся наружу — в сугроб на галдарее. Невьяна выпутала ленту из тяжёлых волос и перевязывала косу. Внезапно дверка распахнулась, и в облаке морозного пара Савватий ввалился обратно в палатку.
— Сейчас куранты полночь бить будут! — выдохнул он.
— Нельзя!.. — помертвела Невьяна.
— Я стрелки назад переведу! — пообещал Савватий.
Он подхватил скамейку и снова метнулся на галдарею.
Вокруг башни внизу широко расстилался спящий Невьянск. Под яркой луной белели чистотой заснеженные крыши, печные дымы, кривые линии улиц. Уклон башни на высоте ощущался особенно остро.
Проваливаясь по колено в сугроб на узкой галдарее, Савватий пролез за угол восьмерика к большой бланциферной доске, укреплённой в арке. Обе латунные стрелки почти сошлись вместе, указывая на Становую звезду. За низкими перилами галдареи разверзалась пугающая пустота. Савватий с силой воткнул скамейку в сугроб, прижал руками, укрепляя, и вскарабкался, чтобы подняться над осью в середине бланциферной доски. Взявшись за край кованой минутной стрелки, он начал с натугой, но бережно отжимать стрелку назад. Он знал, как устроен механизм курантов: ось упрямо провернёт вспять передаточную шестерню и рычаг с лязгом перескочит через несколько зубцов. Стрелка неохотно двигалась толчками — раз, два, три, четыре… На четверть оборота, на четверть часа будет достаточно!
Савватий распрямился, отпустившись от стрелки и бланциферной доски. Дело сделано: он попятил время, чтобы выручить любимую… Но под ногами Савватия скамейка чуть осела в снегу, и Савватия качнуло спиной в сторону бездны. Он замер на мгновение, раскинув руки — и весь мир застыл со всеми своими грандиозными звёздными кругами, небесными сферами, светилами и ангелами в полёте. Пропасть за спиной властно втягивала Савватия в себя, в свою прозрачную и тёмную глубину: зов пропасти был как воля могучего самородного магнита. Савватий медленно падал в каком-то изумлении — опрокидывался в бесконечность неизбежного небытия.
…Невьяна схватила его за руку и рванула на себя.
Савватий отшатнулся и свалился плечом на твёрдую бланциферную доску. Его будто выбросило волной на безопасный берег моря.
Откуда взялась здесь Невьяна?! Почему она вышла на галдарею?!
Невьяна погладила его по лицу, словно снимала морок.
— Мне надо спешить, мой хороший, — прошептала она.
Ничего больше не объясняя, она осторожно повернулась и, держась за стену, скрылась за углом часовой палатки.
* * * * *
В узелке у Гриши Махотина был горшок с творогом и ломоть от каравая — то, что матушка собрала ему для обеда. На работу сегодня Гриша заступал в полночь. С узелком в руках он направился по плотине к рудоподъёмному мосту. Начиная дело, Гриша хотел для порядка заглянуть в домну сверху, да и вообще проверить, как там справляются рудовозы и подмастерье.
На плотине у въезда на мост и на самом мосту торчали четыре тачки — ящики на колёсах, в которых перевозили шихту, дроблёный уголь и разные добавки. Ящики эти называлось колошами, а жерло печи — колошником. Рудовозы мёрзли в армяках и ворчали на подмастерья: это он их остановил.
— Скоро чугун сливать будут, обождать немного надобно, — пояснил Грише подмастерье Пашка — помощник доменного мастера.
— Правильно, — согласился Гриша. — Молодец, Паньша.
Свежая загрузка вытягивала на себя жар, а при выпуске чугуна жар требовался для поддержания расплава, иначе железный «сок» загустеет в горне и весь не вытечет. Значит, Паньша соображал, как работает печь.
К Грише подошёл и надзиратель Пинягин в казённом мундире.
— Пощёлкал я ваши колоши,