– Поехали! – скомандовала проводница. – По документам – мы стоим, по смыслу – уходим.
Поезд вдохнул и пошёл. За окном промелькнули склады отражений, колонны правильности, люди без ударений. Я посмотрел на ладонь: обе точки сидели рядом, как девочки на перемене. «Ё» была с нами – пока с нами.
– Сударь, – шепнул дворецкий, – обещайте не отпускать. Точки – живые, они верят. Вы – их человек.
Я кивнул.
Тихоречь встретила нас шёпотом воды. Здесь говорили тише – не от страха, от привычки слушать. Река вилась между домами, как предложение между упрямыми обстоятельствами. На набережной стояли колокола для оповещений – каждый с именем. «Смирнов», «Добровольский», «Ты». Последний был нашим.
– Там, – показал Слиневинец. – Внутри колоколов часто прячутся слова. Мы спрячем «Ё» в звуке, до заседания Совета. Потом – вернём её в ратушу.
Мы поднялись на деревянную лесенку. Колокол «Ты» был тёплым. Внутри пахло праздничной медью. Я приложил ладонь с точками к краю, как учат матерей прикладывать ребёнка к плечу – чтобы он услышал сердце.
– Ё, – шепнул я. – Пока – здесь. Тут эхо – доброе. Никто не вымоет тебя полотёром.
И вот – тонкий звон. Точки прыгнули – в металл – и сели на звук. Я почти увидел – как у буквы снова появилось лицо. «Ё» любит колокола: там никто не объясняет, там слышат.
– Успели, – сказал дворецкий. – Теперь – в гостиницу. Сударь должен лечь – с улыбкой, но без эпизодов.
– Ха, – сказала проводница, взвешивая ключи. – Я в увольнение до утра. Эпизоды догоняют других. Сударь, берегите себя. И – поставьте лайк. Я знаю – не вам говорю, – она снова посмотрела туда, где каждая страница шуршит чьей-то рукой, – но без вашей отметки сигнал от Тихоречи может потеряться.
Мы поблагодарили её, поселились в маленьком номере на набережной: матрас – мягкий, окна – низкие, шторы – с мелкими многоточиями. Дворецкий сварил чай. Слиневинец разложил доклады и наконец позволил себе равномерно постареть за последние двое суток.
– Сударь, – сказал он, засыпая, – утром – в Колокольный архив. Там хранят эха – самые стойкие. Если Ж. Пт. Чатский придёт за точками, мы поднимем такой звон, что он перережет его ровность.
Ночь подкралась и села на подоконник – без угроз, как кошка с дипломом по этикету. Я лёг – без эпизодов, но с благодарностью: у меня было две точки в колоколе, и одна буква на запястье, и три вдоха свободы между скобками.
Заснул я быстро, как засыпают свидетели, которым завтра снова говорить. А проснулся – от тишины, слишком идеальной. В тишине звук – самая громкая вещь. Я понял: колокол молчит.
Мы выбежали на набережную. Колокол «Ты» стоял на месте. На нём – бумажная ленточка: «Проверено. Пусть всё будет правильно». Внутри – пусто. Точки исчезли.
На камне рядом – записка, ровная, как трассировка:
«Благодарим за временное хранение. Ё переведена в отдел обеспечения ясности. До выяснения. – Ж. Пт. Чатский»
Я поднял глаза. На другой стороне реки – в тумане – чёрное окно. За ним – силуэт. Он поднял руку – не угрожая, приглашая.
– Сударь, – сказал дворецкий слишком спокойно, – нам придётся идти туда.
И вот – вода между нами и инициалами задребезжала – не от ветра, от смеха. Кто-то смеялся в глубине, молчаливо. И этот смех – тонкий, детский – внезапно оборвался, как нитка, когда тянут слишком правильно.
– Вы слышали? – спросил Слиневинец. – Это у них внутри. Они учатся.
– Нет, – сказал я. – Они проверяют, как мир звучит без «ё».
И чёрное окно распахнулось. Внутри вырос коридор из скобок, по которым шли чужие шаги. На пороге появилась Принцесса Перестрахнова – в лиловом, с лицом профессионального компромисса.
– Герой, – сказала она без злобы. – Я пришла вежливо уговорить вас сдаться. Мы всё уладим. Вы даже сможете шутить – по расписанию. И да… – она сделала паузу и слегка зарумянилась, – если согласитесь, – на брачном ложе вас будет ждать принцесса. Регламент уже подписан.
– Плохо, – шепнул дворецкий. – Эпизод быстро догнал. – Он взглянул на меня: – Сударь, не отвечайте здесь. Скажите «потом» – и ступите. Внутрь – или назад. Но решите сейчас.
А река – вдруг – вспухла и взяла слово. Она произнесла только один согласный – «шшш» – и замолкла. В тишине чёрный коридор протянулся к нам, как приглашение на свадьбу без музыки.
И я шагнул.
Глава двенадцатая. Конференция под куполом
Чёрный коридор из скобок вёл меня не вперёд, а между – как если бы реальность предложила обходной путь для тех, кто не успевает к собственному выбору. Стены шептали формулировками, пол был из выносимых на голосование пунктов, потолок – из «если». Я шёл – и вдруг понял: коридор не ведёт, коридор приглашает. На конце – овальное сияние, знакомое каждой цитате Ымперии. Купол.
Меня вытолкнуло прямо на верхнюю галерею Большого Зала, где летом хранят грозы, а зимой – уверенность. Внизу – море мантий, шуршание факультетов, треск перьев, редкие всхлипы правки. На круглом подиуме – три кафедры: магов Букв, реформаторов Логики и «непредвзятый пюпитр» для наблюдателей (на нём лежала пустая папка, которая уже знала, что в конце дня её заполнят тем, чего никто не подпишет). Над всем этим – купол, как ладонь над спящей головою.
Дворецкий нашёл меня без труда, будто заранее договорился с коридором:
– Сударь. Мы вовремя – не к началу, а к смыслу. Сейчас объявят Великое Обсуждение: «Что считать правильным, чтобы все остались живы».
Слева на скамьях шевелился дом Перестрахновых, пахнущий крахмалом с амбициями. Справа – Слиневинцы, их эмаль сегодня – как чешуя рыбы, которая уже побывала в ухе и поняла, что это не конец. По центру – Академия, в полном составе, с лицами, где ирония и тревога подписывали общий документ.
***Автору пришлось задуматься: Слиневинцы это фамилия или факультет в Академии? Вообще-то второе, но в предыдущем абзаце скорее похоже на фамилию. Применяя великую магию буквы Я, решает – будет и то и другое.
Из-за ноутбука выполз Червь сомнений: «Читателю такое покажется странным».
«Что ты понимаешь? Воскрешение каждого попаданца после смерти в первой главе – куда как страннее, а тут всего лишь путаница с именами собственными! Я Автор – Я так решил!»
***Звон колокольчиков возвестил протокольную тишину. Вышел Академик Круглоскобский. Он не громкий, он правильный: его голос –