– Граждане Ымперии, – сказал он. – Мы открываем Конференцию под куполом. Повестка одна и необъятная: как сохранить двусмысленность как форму сострадания и ясность как форму ответственности. Мы не выбираем между сердцем и линейкой. Мы ищем пульс, который согласует шаги.
Он не успел закончить, как на центральный круг, без объявления и фанфар, встал Ж. Пт. Чатский В нём не было торжества; в нём была правота с выдержкой.
– Я не пришёл побеждать, – тихо сказал он. – Я пришёл снять лишний шум. Пусть всё будет правильно.
Цифры, как мелкая живность, тут же запрыгали по кромке купола – видимо, где-то внизу включили указатели ясности. В воздухе стало скользко – не от холода, от гладкости.
Первым выступил мастер Нинука – со своей упругой паузой:
– Ясность хороша, когда на что-то светит. Плохая ясность – когда она ничего не освещает, а лишь блестит. Смех – это не шум. Это масло для петель смысла. Без него двери открываются в суды.
– Согласен, – кивнул Ж. Пт. Чатский, – поэтому смех – в частном секторе. В быту. В искусстве. Но не в публичных решениях. Пусть всё будет правильно.
Я услышал, как «Ы» на запястье заскрипела – тонко, как перо по неровной бумаге. Дворецкий чуть сжал плечо, словно говоря: держитесь, мы – между.
Сменились ораторы. Пикуль гремел примерами морских эпизодов, где «неправильное» решение спасало экипаж; доцент Фонетики показала, как ударение перемещает совесть из слова в слово: в «добро́та» – это расписание, в «до́брота» – это человек. Дом Перестрахновых с золотистым упрямством добивался испытательного режима «правильности»: «на полгода, с исключениями для двора и Академии».
Ж. Пт. Чатский ни с кем не спорил. Он согласовывал. Вставлял местаимение «мы» туда, где был «вы». Подставлял скобки, чтобы фразы не разрастались. И каждый раз, когда он произносил своё «Пусть всё будет правильно», купол слегка звенел, как от стеклянной ложки. Мы с вами привыкли, что звук – это украшение комнаты. Нет. Здесь звук менял физику.
– Прошу демонстрации, – предложил председатель (тот самый, с гарью от сгоревших компромиссов). – Малый опыт: что делает режим «правильно» со смехом?
– С удовольствием, – сказал Ж. Пт. Чатский и щёлкнул пальцами. В пространство выплыла прозрачная чаша – «Речевой сосуд». В неё насыпали два анекдота (проверенные и добрые), смешали с парой синекдох и чуток самоиронии – и поднесли к микрофону. Смех пошёл волной – не злой, человеческий. В этот момент Ж. Пт. Чатский вежливо попросил:
– Система. Режим правильности: три балла.
Смех приструнился. Не исчез – постеснялся. Чаша отдала звук назад, очищенный от непредсказуемости. Это был уже куртуазный смешок, из тех, что хорошо смотрятся в протоколе.
– Пять баллов, – мягко сказал он.
Смех стал правилом. Он больше не касался руки. Он шелестел в соответствующих графах. Было прилежно и невыносимо.
Я поднял ладонь и произнёс нетренированный, простодушный анекдот:
– «Заходит как-то правильность в детскую и говорит: „Ну-ка все по местам“.
И видит: кубики – по кубикам, краски – по краскам, ребёнок – по расписанию.
«А где игра?» – «Вне конкурса», – отвечает ребёнок, – «игра – без точек»».
В чаше что-то взбрыкнуло. На долю секунды смех выдохнул как надо. И тут Принцесса Перестрахнова поднялась – сияющую, как предписание, – и предложила:
– Ввиду успешности демонстрации, объявляю переход к голосованию за пилотный режим. С купола – снять одну двусмысленность – ради безопасности.
– Какую именно? – спросил Академик.
– «Ё» в гимне, – без тени злобы ответила принцесса. – На время. Дети путаются в точках, старики срываются на воспоминания. Уберём – и ничего страшного. В тексте – всё то же. В звуке – ровнее. На полгода.
Я почувствовал, как Тихоречь – там, далеко – простуженно кашлянула. Точки в колоколе ещё немного, ещё месяц назад – играли, как солнечные зайчики. Теперь в официозе решали их «на время» природность.
– Это опасно, – произнёс Нинука. – Вы потревожите якорь.
– Якорь – у нас в статистике, – вежливо сказал Ж. Пт. Чатский – Пусть всё будет правильно.
Сверху, от ластовой решётки, спустилась студенческая капелла – мальчишки и девчонки, которые ещё не понимали, почему их просят петь аккуратно. Хор запел гимн. Когда дошли до первой «Ё», дирижёр (опытный человек, лысина – как гладкий купол) слегка кивнул – и дети перешли на «Е». Никакой катастрофы не случилось. Ничего не упало, никто не умер. Только в куполе царапнула лёгкая трещинка, как ниточка на яйце перед ненужной пасхой.
– Фиксирую, – записал председатель: – «Негативных событий не обнаружено. Купол – интактный, с естественной микротекстурой».
– Это трещина, – негромко сказал Круглоскобский. – Но у каждого акта уничтожения есть протокол, где всё называется иначе.
Разговор достиг того уровня, где слова уже не спорят – стираются. Нам всем захотелось домой, но домой нельзя, потому что дом – здесь.
В этот момент под локтем у меня шевельнулась тень. Я оглянулся – Библиотекарша Главного Фонда (та самая, с руками, помнящими вес века) склонилась и шепнула:
– Сударь Герой… мне неудобно, но всенепременно необходимо. Я должна в любой форме, и даже не постесняюсь выразиться более вызывающе – в любом виде, попасть к вам в постель. У нас коллекция намёков погибает. Её надо переложить на мягкое, насыпать смысла, «переждать ночь». И да – лично: мне хочется почему-то хочется провести в вашей постели всю ночь. Забавно, да? Я не буду что-нибудь просить, умолять – я даю гарантийное письмо и ведомость.
– Сударыня, – ответил я так, как отвечают на опасную милость, – я читаю по вечерам в слух. Книгам нужнее голос, чем матрас. Если принесёте перечень, я прочту всё – до точек. Иначе мы перепутаем жанры, а старые книги этого не любят.
– Знаю, – сказала она тихо. – Тогда позвольте служебную просьбу к дорогому Читателю, – она подняла глаза туда, где страницы живут лицами. – Поставьте отметку – лайк – и добавьте эту книгу в библиотеку. Это заявка на оцифровку нашей, и моей в том числе, памяти. Как сотрудница той самой библиотеки скажу тебе, Читатель! Спасибо.
Она уйдёт в следующей главе – с мешочком цитат и шпилькой, которой подпирают сон.
Внизу председатель подытожил:
– Голосуем по пилоту. Детская «Ё» – на паузу.
И тут Система Скоплений – не мы, она – подала сигнал. В высоком кольце купола вспыхнуло слово «ЕСЛИ» – то самое, от которого у многих с детства голова кружится, а у некоторых – встаёт на место. Гул прошёл по залу. Кто-то перекрестился скобками, кто-то прикрыл уши. Слово «ЕСЛИ» развернулось и стало лестницей. По этой лестнице спустились двое: Регламентия Пухлосшитая – гладкая, как заявление; и Айфоний Беззарядный – с