— Пожалуйста, Роберто, многое поставлено на карту, мне нужна эта кредитная линия, и она нужна мне сейчас. — Я старался не выглядеть отчаявшимся человеком (нет ничего хуже, если хочешь добиться от банка своего), но я и правда был в отчаянии, причем полном, и, наверное, в случае отказа согласился бы и на льготу, поэтому я рухнул в кресло перед ним и ослабил поводья. — Ты не можешь со мной так поступить, ты не хуже меня знаешь, что это стоящее предприятие, неудача исключена, рисков нет, дело продвигается полным ходом, смотри, я собрал сотню подписей и заключил пятьдесят договоренностей, а у этих ста пятидесяти семей есть друзья и соседи, которые тоже скоро захотят себе то же самое и расскажут об этом другим, и все это быстро станет социальным феноменом, о нас заговорят в новостях, даже на рекламу не придется тратиться, кто же захочет остаться без собственного убежища, ты только послушай, есть миллионы, десятки миллионов семей, готовых заплатить чуть-чуть, всего ничего, цену двухнедельного пляжного отпуска или приема у дантиста, заплатить эти смешные деньги за безопасность, полную безопасность, абсолютную безопасность, а еще — это важно не меньше — за то, что до сих пор считалось привилегией немногих, роскошью, точно так же, как в прошлом это было с возможностью летать на самолете, иметь компьютер, путешествовать за границу или ослепительно улыбаться (о зубах я упомянул дважды, извини). Послушай меня внимательно, Роберто, это первая удачная идея за всю мою жизнь, это прекрасная идея, она настолько великолепна, что будто бы и не я ее придумал, и вот что я тебе скажу: если за нее возьмусь не я, ее перехватит кто-нибудь другой, потому что спрос есть и он огромен, он не перестанет расти, таков уж дух времени, на эту идею работает все, — какие новости за сегодня, за любой день ни возьми, какой фильм или сериал за последний год ни глянь, все работает на нее, это самая крупная рекламная кампания в истории, и при этом она не стоит мне ни цента. Но заранее знаю, что произойдет в итоге: другие перепрыгнут через меня, через мой труп, те, кто вечно паразитирует на чужих идеях, более платежеспособные субъекты, с внушительной деловой мускулатурой, которых примет твой начальник или начальник твоего начальника, начальник начальников и которым вы дадите неограниченную кредитную линию. Послушай меня, Роберто, и, пожалуйста, смотри мне в лицо, пока я с тобой говорю: я не хочу платить цену первопроходца, не хочу разбиться и расчистить место для других, чтобы другие пришли и сняли урожай с моих посевов.
Сам видишь, меня несло, эти потоки словесной рвоты надо было прекращать, я еле сдерживался, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, не сказать, что я загнал себя в тупик, поскольку без кредита нет поставок оборудования, а без оборудования нет безопасных мест, что собранные авансы я тоже вернуть не могу, поскольку чересчур оптимистично надеялся получить финансирование и не сохранил этот капитал, а покрыл им предыдущие долги, и некоторые клиенты уже звонят, спрашивают, как там с нашими договоренностями, где обещанное, почему их грязные кладовки еще не переделаны в новенькие убежища, и если бы я продолжил идти по этому пути, то в конечном счете полностью бы развязал свой язык и высвободил свое отчаяние, я бы даже сказал Роберто, бесстрастному Роберто, бесчеловечному Роберто, который смотрел на меня, но не видел, я бы сказал ему, что мне нужно это финансирование, потому что я не хочу потерпеть неудачу снова, не хочу быть как отец. Но хватит об этом.
На тормоз я нажал вовремя. Не из благоразумия или скромности, а потому, что вдруг заметил одну деталь. Внимание. Деталь в облике Роберто. Деталь на запястье, на левой руке, — она выглядывала из-под рубашки. Цветистый плетеный браслет. Тот самый. Их ни с чем не перепутаешь, я видел такие на многих из них, я не знаю, что, черт возьми, означают эти цвета, но они их носят. Вот засада. Кувшинщик — в банке? Кувшинщик с хорошей зарплатой, хорошим костюмом и, конечно же, хорошим домом? Да, в банке — гребаный кувшинщик. Кувшинщик здесь работает и фильтрует заявки на финансирование. Кувшинщик оценивал мой бизнес-план и решал, передать его на рассмотрение начальству или отправить в стол. Понимаешь? Проблема была не в моем бизнес-плане. И не в моей финансовой состоятельности. И даже не в тебе. Проблема была в нем: в кувшинщике. Служащем в банке!
Ты с ними познакомиться не успел. Когда они начали мозолить глаза, ты еще сидел в тюрьме, а твой мозг уже, наверное, порядочно сдал и не запомнил новость, которую ты вместе с остальными заключенными увидел по телевизору в общей комнате. Я о них при встрече тоже не говорил. Мы вообще разговаривали мало: я показывал тебе очередной снимок внука, ты односложно отвечал на мои редкие вопросы, мы замолкали, до конца визита оставались минуты, и я уже замечал по ту сторону стекла покорность, но списывал ее на простое тюремное уныние, растоптанную гордость, язву позора или безысходность, даже не подозревая, что ты уже переживал двойное наказание — тюрьму в тюрьме.
Тогда все и началось. Ты в своей камере ни во что не вникал, да и у меня на это не было ни настроения, ни духа. А вот у Моники они были — ее распирало от любопытства, даже восторга. Она, конечно, не называла их кувшинщиками и мне не позволяла, а я над ней смеялся, когда она и нам предлагала уйти от рутины, изменить свою жизнь, влиться в какое-нибудь сообщество. Иногда я не обращал на ее слова внимания, иногда язвил в ответ, а ведь она, может, совсем отчаялась и думала о будущем — не планеты, а нашем с ней общем. Но на головы нам свалилось столько дерьма, что фаза разговоров для нас уже закончилась. Я не собираюсь тебя винить еще и в нашем расставании — а может, и собираюсь; хотя какая теперь разница.
Когда ты вышел из тюрьмы, кувшинщики, или экоммунары (так они сами предпочитают себя называть), уже были не горсткой из четырех хиппи, а заметной силой. Но ты уже отключился от реальности и, хоть и просиживал перед телевизором целые часы, едва ли это понимал. В те моменты я скучал, не по тебе, а по твоему мерзейшему характеру: когда мы смотрели репортаж об их первых сообществах и видели всех этих клоунов, которые одевались в «Декатлоне» и горячо расхваливали деревню, было бы весело послушать, как ты разносишь их в пух и прах. «Раздолбаи! — орал бы ты на телевизор, будь твоя голова на месте. — Лоботрясы, совсем опузырились от лени! Я бы научил вас работать! Мотыгу в руки — и копать траншеи, быстро бы расхотелось страдать ерундой!» А дальше ты бы нам поведал свою занятную трудовую биографию: вот ты ребенок, который больше не может учиться, потому что семье нужна помощь по хозяйству, а вот — парень, которому еще нет восемнадцати, а он уже открывает свой первый бизнес; каждый год у него новая машина, поскольку он загоняет их в хлам; он своими силами поднимается со дна — человек, не знающий, что такое воскресенье, и бла-бла-бла.
И это ты еще не успел узнать про эксперимент с базовым сельским доходом. Он продлился всего два года, потом новое правительство его свернуло. Сумма выплаты была небольшой, но достаточной, особенно с европейским грантом на перезаселение деревень, чтобы первая партия горожан снялась с места. «Великое возвращение» — так это назвала пресса, при ее-то тяге каждый месяц откапывать какой-нибудь новый социологический феномен. И частично она не врала, кто-то действительно возвращался, раз уж была финансовая помощь: из крупных столиц, даже из-за границы, в свои деревни и городки, в родные края родителей, а то и бабушек с дедушками, такие, которые уже даже местом отпуска не служили, зато теперь стали важным символом, а главное — источником права на выплату. Многие не возвращались, а перебирались в какую-нибудь деревушку, где раньше всего-то отдыхали на выходных. А точнее, выбрали на сайтах программы местечко либо с самым высоким рейтингом, либо уже облюбованное их друзьями и родственниками или просто такое, где новым поселенцам предлагались дешевые или даже бесплатные дома. Большинство, конечно, собиралось получать деньги, жить в тихом и доступном месте, растить детей на пасторальной природе, работать из дома с приятным видом за окном и недалеко от столицы, открывать на гарантированный доход мелкий бизнес, вступать в какой-нибудь из первых кооперативов, баловаться сельским хозяйством или посвящать себя творческим занятиям и прочей бесполезной ерунде, на которую нам всем предстояло для них скинуться. Со своими идеализированными городскими представлениями они надеялись обрести в деревне простой и аутентичный образ жизни, много времени, неиспорченные социальные связи, человеческий масштаб, яблоки, которые по-прежнему были бы на вкус как яблоки. Но сначала, во многих случаях, их не приняли те, кто никогда не покидал этих мест, или те, кто вернулся туда много лет назад без всякой помощи и теперь видел в происходящем скорее вторжение, чем заселение.