— Но нам все равно нужен свой кандидат, — сказал Эймос. — И я думаю, другой мужчина за этим столом окажется лучшим кандидатом. — Он посмотрел на Спейда.
— Я необразован, — сказал Спейд.
— Вы умеете читать и писать, и вы мудрее большинства людей.
— Но я не могу произносить речи с цитатами на латыни и греческом.
— Я тоже. В этом нет необходимости. Оксфордские выпускники, конечно, любят блеснуть в дебатах, но большинство из них совершенно невежествено в тех отраслях, которые делают нашу страну процветающей. Вы были бы очень эффективным сторонником отмены Закона о союзах.
Спейд задумался. Этот закон был целенаправленной попыткой правящей элиты подавить любые усилия рабочих улучшить свою долю. Ему предлагали шанс помочь отменить этот злодейский закон. Как он мог отказаться?
— Неужели они действительно отменят закон? — спросила Арабелла. — Разве они все не хотят просто держать рабочих под каблуком?
— Некоторые хотят, но члены парламента не все одинаковы, — сказал Эймос. — Джозеф Юм возглавляет радикалов, и он против закона. Редактор газеты «Скотсмен» согласен с Юмом. И есть отставной портной по имени Фрэнсис Плейс, который информирует Юма и всех более просвещенных членов о пагубных последствиях закона. Плейс также поддерживает политическую газету под названием «Горгона».
Спейд повернулся к Арабелле.
— Как бы ты отнеслась к переезду в Лондон?
— Я, конечно, буду скучать по Элси и внукам, — сказала она. — Но мы все равно сможем проводить большую часть года здесь. А жизнь в Лондоне может быть довольно оживленной.
Спейд видел по блеску в ее глазах, что она говорит серьезно. Ей было шестьдесят три, но в ней было больше огня, чем в большинстве женщин вдвое моложе ее.
— Дайте мне подумать, — сказал он.
На следующий день он согласился баллотироваться.
И он выиграл выборы.
*
Ирландцы, привезенные Хорнбимом в Кингсбридж двадцать лет назад, чтобы сорвать забастовку рабочих фабрики, растворились среди населения города, и их больше не считали штрейкбрехерами. У них все еще был очаровательный ирландский акцент, но их дети им уже не обладали. Они ходили в маленькую католическую церковь города, но в остальном не выставляли свою религию напоказ. В большинстве своем они были такими же фабричными рабочими, как и все остальные. Колин Хеннесси, их лидер, часто заходил в лавку Сэл.
Первый этаж дома Сэл был разделен на две части прилавком. За прилавком, где она стояла большую часть дня, находились полки и шкафы, забитые товарами. У нее было все, что нужно людям, кроме джина. Она могла бы заработать кучу денег, продавая джин стаканами, но ненавидела пьянство, возможно, помня о слабости Джарджа, и предпочитала не иметь дел с крепкими напитками.
Они часто болтали. Колин ей всегда нравился. Они были одного возраста и оба являлись неформальными лидерами в своих общинах. Они вместе ходили в свое время на разговор к Хорнбиму. И когда-то Сэл видела сон, будто она с ним в одной постели.
Однажды в 1819 году она сказала ему:
— Не знаю, говорила ли я вам когда-нибудь, но мой сын, Кит, был первым, кто заговорил с вами, когда вы приехали в Кингсбридж.
— Неужели?
— И с вашей женой, упокой Господь ее душу. Мне было жаль услышать, что она скончалась.
— Уже полгода прошло.
— И дети все выросли и поженились.
— Да.
— Я помню день, когда вы приехали. Кит прибежал домой с новостью о четырех повозках, полных чужестранцев.
— Кажется, я помню одного паренька.
— Вы спросили его имя и назвали свое. Он сказал, что говорил с высоким черноволосым мужчиной, который очень странно разговаривал.
Колин рассмеялся.
— Что ж, это точно про меня.
Сэл выглянула в окно и увидела, что наступает вечер.
— Мне пора закрываться, — сказала она.
— Хорошо. Я пойду.
Она смерила его оценивающим взглядом. Он все еще был чертовски хорош собой.
— Не хотите ли чашку чая?
— Что ж, от такого, пожалуй, не откажусь.
Она заперла дверь лавки и провела его наверх. В очаге для готовки горел небольшой огонь, и она поставила чайник кипятиться.
Лавка у нее была уже почти четыре года, и дела шли с большим успехом. Она заработала столько денег, что ей даже пришлось впервые в жизни открыть счет в банке. Но больше всего ей нравились люди. Целый день они входили и выходили, у каждого своя жизнь, полная радостей и горестей, и они делились с ней своими историями. Одиночество подступало лишь по ночам.
— Люди думали, что вы, ирландцы, все вернетесь домой, а большинство из вас осталось, — сказала она Колину.
— Я люблю Ирландию, но там трудно заработать на жизнь. Правительство в Лондоне не жалует ирландцев.
— Да и к англичанам не лучше отношение, если только они не дворяне и не богатые дельцы. Премьер-министры правят страной в интересах людей своего круга.
— Сущая правда.
Она заварила чай, подала ему чашку и предложила сахар. Он отпил немного и сказал:
— Очень вкусно. Забавно, как чай кажется вкуснее, когда его заварил кто-то другой.
— Вы скучаете по жене.
— Еще как. А вы?
— И я тоже. У моего Джарджа хватало недостатков, но я его любила.
Минуту или две они молчали, затем он поставил чашку и сказал:
— Мне, пожалуй, пора.
Сэл замялась. «Мне пятьдесят лет, — подумала она, — нельзя так поступать». Но вслух сказала:
— Вам не обязательно уходить. — И затаила дыхание.
— Не обязательно?
— Можете остаться, если хотите.
Он ничего не сказал.
— Можете остаться на ночь, — сказала она, чтобы не осталось никаких сомнений. — Если, конечно, желаете, — нервно добавила она.
Он улыбнулся.
— Да, дорогая Сэл, — сказал он. — О да, я бы с радостью.
*
Генри, граф Ширинг, умер в декабре 1821 года. В конечном счете его смерть не имела никакого отношения к ранению в голову. Он погиб, упав с лошади.
В черном Джейн выглядела хорошо, но Эймос знал, что скорбит она не по-настоящему. Генри был хорошим солдатом, но плохим мужем.
Похороны состоялись в Кингсбриджском соборе, службу вел старый епископ Реддингкот. Присутствовало почти все дворянство графства, плюс все важные люди Кингсбриджа и все офицеры полка. По подсчетам Эймоса, в нефе собралось более тысячи человек.
Из Лондона приехал майор Персиваль Дуайт. Он всем говорил, что представляет герцога Йоркского, главнокомандующего армией, и, без сомнения, это было правдой, но осведомленные люди полагали, что он приехал ухаживать за вдовой.
После службы гроб вынесли наружу и погрузили в карету, запряженную четверкой вороных лошадей. Шел легкий снег, снежинки застревали в их гривах и таяли на теплых спинах. Когда гроб был закреплен, карета тронулась, направляясь в Эрлкасл, где Генри должен был упокоиться в семейном склепе.
Поминки устроили в Зале собраний. Эймоса пригласили в боковую комнату для особых гостей. Джейн поднимала вуаль, чтобы поговорить с людьми, и на ее лице не было и следа слез.
После того как схлынула первая волна соболезнующих, Эймосу удалось на несколько минут остаться с ней наедине, и он спросил о ее планах.
— Я уеду в Лондон, — сказала она. — У нас там есть дом, которым Генри почти никогда не пользовался. Теперь он, конечно, принадлежит Хэлу, но я поговорила с ним, и он не против, чтобы я там жила.
— Что ж, у вас будет по крайней мере один друг.
— Кого вы имеете в виду?
— Майора Дуайта.
— Помимо него, у меня будут и другие друзья, Эймос. Герцогиня Ричмондская, например. И еще несколько человек, с которыми я познакомилась в Брюсселе.
— У вас хватит денег?
— Хэл согласился и дальше выплачивать мне содержание на наряды, которое всегда было весьма щедрым.
— Я знаю. Вы сделали сестру Спейда весьма состоятельной.
— Это не все, что я сделала. Я застраховала жизнь Генри и выплачивала взносы из денег, которые он мне давал, не говоря ему об этом. Так что теперь у меня будут собственные деньги.