Кингсбриджский палач стоял у столба с плетью в руке. Его звали Морган Айвинсон, и порка была одной из его обязанностей. Он был человеком нелюдимым и популярности не искал, что, впрочем, было и к лучшему, потому что никто не хотел дружить с палачом. Ему платили фунт в неделю плюс фунт за каждую казнь. Очень хорошая плата за небольшую работу.
За порку он получал два шиллинга и шесть пенсов.
Джеремайю привели из кингсбриджской тюрьмы, стоявшей рядом с Ратушей. Голый по пояс, со связанными спереди руками, его вели по Мейн-стрит двое констеблей. Когда люди на площади увидели его, пронесся сочувственный ропот.
Если бы осужденным был грабитель или разбойник, толпа бы улюлюкала, выкрикивая оскорбления и даже бросая мусор. Воров люди ненавидели. Но это было другое. Они знали Джеремайю, и он не причинил им вреда. Он всего лишь прочел брошюру, призывавшую к реформам, и большинство из собравшихся искренне считало, что реформы давно назрели. Так что насмешек было немного, а когда несколько парней у столба начали свистеть, другие из толпы велели им заткнуться.
Спейд стоял на ступенях собора, обозревая сцену. Рядом с ним Джоан держала что-то похожее на большую чистую простыню.
— Зачем это? — спросил Спейд.
— Увидишь, — ответила Джоан.
Сэл тоже была там.
— Скажи мне, Спейд, кто нас предал? — спросила она. — Кто-то сказал Хорнбиму, что Джеремайя собирается печатать эту брошюру. Кто это был?
— Я не знаю, — ответил Спейд. — Но я собираюсь это выяснить.
— Когда выяснишь, дай мне знать, — сказал Джардж.
— Что ты сделаешь?
— Объясню человеку суть его заблуждений.
Спейд кивнул. Он знал, что будет представлять собой это «объяснение» Джарджа, и это были отнюдь не тихие слова мудрости.
Шериф Дойл нагло проталкивался сквозь толпу. Констебли подвели Джеремайю к позорному столбу, представлявшему собой грубое сооружение из трех деревянных балок в форме дверной рамы. Хорнбим и Риддик замыкали шествие как судьи, вынесшие приговор.
Джеремайю поместили в деревянный прямоугольник, словно фигуру в раме картины. Его руки привязали к перекладине над головой, полностью открыв спину.
Плеть была стандартной «кошкой-девятихвосткой», убойная сила девяти ее хвостов была увеличена вшитыми в кожу камнями и гвоздями. Айвинсон встряхнул ее, словно проверяя вес, и тщательно расправил хвосты.
Такое орудие было в каждом городе и деревне. И на каждом корабле Королевского флота, и в каждом подразделении армии. Считалось, что оно необходимо для поддержания закона, порядка и военной дисциплины. Говорили, что оно отпугивает преступников и нарушителей. Спейд в этом сомневался.
Из собора вышел священник. Спейд, Джардж, Сэл и Джоан посторонились. Спейд не знал этого человека, но он был довольно молод и, вероятно, занимал низший сан. Епископ не унизился бы до присутствия на этом рутинном наказании, но Церковь должна была показать, что одобряет происходящее. Толпа, завидев церковное облачение, немного притихла, и священник громко произнес молитву и попросил Бога простить преступление виновного. «Аминь» сказали немногие.
Хорнбим кивнул Айвинсону, который встал позади Джеремайи и слева от него, чтобы его правая рука могла широко замахнуться.
Толпа затихла.
Айвинсон ударил.
Звук удара плети по коже был громким. Джеремайя не издал ни звука. На его спине появились красные рубцы, но крови еще не было.
Айвинсон отдернул руку и ударил снова. На этот раз показались капельки крови.
Айвинсон двигался медленно: наказание не должно было быть быстрым. Если он устанет, пытка просто продлится дольше. Он в третий раз занес руку и в третий раз ударил, и теперь Джеремайя начал кровоточить в нескольких местах. Он издал стон.
Порка продолжалась. На спине Джеремайи появлялось все больше порезов. Для разнообразия Айвинсон ударил его по ногам, разрывая штаны в клочья и обнажая ягодицы.
— Десять, — выкрикнул шериф Дойл. Считать удары было его обязанностью.
Спина Джеремайи вскоре вся была в крови. Теперь плеть опускалась уже не на кожу, а на мясо под ней, и он начал кричать от боли.
— Двадцать, — сказал шериф.
На агонию стало утомительно смотреть, и некоторые зрители отошли, чувствуя отвращение и скуку, но большинство осталось, чтобы досмотреть до конца. Джеремайя начал кричать при каждом ударе плети, а между ударами он издавал ужасный звук, не то рыдание, не то стон.
— Тридцать.
Айвинсон уже уставал и делал более долгие паузы между ударами, но бил, казалось, с той же силой. Когда он поднимал плеть, с нее слетали куски кожи и плоти, и зрители отшатывались, испытывая отвращение к этим частицам человеческого тела, падавшим на них, словно живой дождь.
Джеремайя был теперь голым, если не считать сапог и кожаного ремня. Он уже не мог кричать и вместо этого плакал, как ребенок.
— Сорок, — сказал Дойл, и Спейд поблагодарил Бога, что все близится к концу.
На сорок пятом ударе Джардж сказал Джоан:
— Пора.
Спейд смотрел, как они, брат и сестра, проталкиваются сквозь толпу к позорному столбу.
Глаза Джеремайи были закрыты, но он все еще плакал.
Последний удар был нанесен, и Дойл сказал:
— Пятьдесят.
Джардж встал перед Джеремайей. Констебли развязали ему руки, и он обмяк, но Джардж удержал его. Джоан развернула простыню и набросила ее на то, что осталось от спины Джеремайи. Джардж повернул его, затем Джоан обмотала простыню вокруг тела Джеремайи, чтобы прикрыть его наготу. Джардж снова повернул его, нагнулся, позволил полубессознательному человеку упасть ему на плечо и выпрямился.
Затем он понес Джеремайю домой, к его жене.
*
Два дня спустя, на рассвете, Спейда разбудил громкий стук в дверь его склада.
Он знал, кто это. Менее чем сорок восемь часов назад он сказал Альфу Нэшу, что здесь, на складе, спрятаны подстрекательские листовки. Альф поверил лжи и, как и задумал Спейд, передал эти ложные сведения Хорнбиму, а тот, в свою очередь, сообщил их шерифу Дойлу. Это и был властный стук шерифа.
Альф был предателем и попал в ловушку.
— Иду! — крикнул Спейд. Но он не торопился, надевая штаны и сапоги, рубашку и жилет. Он не собирался представать перед властью полуодетым. Важно было выглядеть достойно.
Стук повторился, громче и настойчивее.
— Терпение! — крикнул он. — Иду!
Затем он открыл.
Как он и ожидал, он увидел Хорнбима, Риддика, Дойла и Дэвидсона.
— Судьям донесли, — сказал Дойл, — что на этих складах хранятся подстрекательские и призывающие к измене печатные материалы.
Спейд повернулся к Хорнбиму, который сверлил его взглядом, напомнившим Спейду фразу «если бы взглядом можно было убить».
— Добро пожаловать, олдермен.
Хорнбим выглядел озадаченным.
— Добро пожаловать?
— Конечно. — Спейд улыбнулся. — Вы тщательно обыщете помещения и очистите мое имя от этой грязной клеветы. Я буду вам очень признателен.
Он увидел, как черты лица Хорнбима исказились от беспокойства.
— Прошу вас, входите.
Он придержал дверь и отступил, пока они входили.
Они начали осматриваться.
— Вам понадобится свет, — сказал Спейд и начал зажигать лампы, давая по одной каждому из четырех мужчин. Все они выглядели неловко. Они привыкли к негодованию и препятствиям со стороны тех, чьи дома обыскивали, и не могли понять дружелюбной реакции Спейда.
Они осмотрели тюки с сукном на складе, сдернули одеяла с кровати Спейда и проверили его станок и станки других его ткачей, словно сотни листовок могли быть спрятаны в основе и утке.
В конце концов они сдались. Хорнбим был так зол и раздосадован, что, казалось, вот-вот взорвется.
Спейд проводил компанию до улицы. Уже совсем рассвело, и на Хай-стрит были люди, идущие на работу и открывающие лавки. Спейд настоял на том, чтобы пожать руку разъяренному Хорнбиму, громко поблагодарив его за любезность, чтобы привлечь внимание прохожих. Вскоре весь город будет знать, что Хорнбим обыскал склад Спейда и ничего не нашел.