Она огляделась. Зимой розовые кусты стояли голыми прутьями, но очертания сада все равно были видны. Вход в него вел через плетеную арку, которая летом служила опорой для буйства вьющихся роз. За ней располагался квадрат низкорослых розовых деревьев, которые летом вспыхнут пламенем цветов. Далее шпалера, прикрепленная к участку разрушенной стены, возможно, построенной теми самыми монахами для защиты огорода, поддерживала вьющиеся растения, которые в жаркую погоду разрастались, как сорняки, и цвели яркими пятнами, словно ангелы на небесах небрежно расплескали свои краски.
Элси давно казалось, что жизнь ее матери уныло пуста, но она бы хотела, чтобы та обрела занятие более осмысленное, чем садоводство. Однако Элси была идеалисткой и интеллектуалкой, а Арабелла — ни тем и ни другим. «Всему свое время, — сказал бы отец, цитируя Книгу Екклесиаста, — и время всякой вещи под небом». Розы принесли в жизнь Арабеллы радость.
Было холодно, и Элси нужно было сказать нечто важное.
— Ты долго еще? — спросила она.
— Почти закончила.
Арабелле было тридцать восемь, она была намного моложе мужа и все еще обворожительна. Высокая и стройная, с копной светло-каштановых волос с рыжеватым отливом. Нос ее был усыпан веснушками, что считалось недостатком, но на ней они почему-то выглядели очаровательно. Элси отличалась от матери не только внешностью — у нее были темные волосы и ореховые глаза, — но и характером, хотя люди говорили, что у нее прелестная улыбка.
Арабелла протянула лопату садовнику, и обе женщины поспешили в дом. Арабелла сняла сапоги и плащ, пока Элси промокала полотенцем свои влажные волосы.
— Сегодня утром я собираюсь спросить отца о воскресной школе, — сказала Элси.
Это был ее большой замысел. Она была в ужасе от того, как в ее родном городе обращаются с детьми. Они часто начинали работать в семь лет и трудились по четырнадцать часов в день с понедельника по пятницу и по двенадцать часов в субботу. Большинство так и не умели читать и писать больше нескольких слов. Им нужна была воскресная школа.
Отец все это знал, но, казалось, не придавал этому значения. Впрочем, у Элси был план, как склонить его на свою сторону.
— Надеюсь, он в добром расположении духа, — сказала мать.
— Ты ведь поддержишь меня, правда?
— Разумеется. По-моему, это прекрасная затея.
Но Элси хотелось не просто неопределенного одобрения.
— Я знаю, у тебя есть сомнения, но… не сочти за дерзость, не могла бы ьы сегодня оставить их при себе?
— Конечно, милая. Я не бестактна, ты же знаешь.
Элси знала как раз обратное, но промолчала.
— Он будет возражать, но я с этим справлюсь. Я лишь хочу, чтобы ты время от времени бормотала что-то ободряющее, вроде «Совершенно верно» или «Отличная мысль», и все в таком духе.
Арабеллу, казалось, настойчивость дочери забавляла и вместе с тем слегка раздражала.
— Милая, я тебя поняла, не беспокойся. Подобно актерам, тебе нужна не вдумчивая критика, а рукоплещущая публика.
В ее словах звучала ирония, но Элси сделала вид, что не заметила.
— Благодарю тебя, — сказала она.
Они вошли в столовую. Слуги выстроились вдоль одной из стен в строгом порядке старшинства: сначала мужчины — дворецкий, конюх, лакей, мальчик-чистильщик сапог, а затем женщины — экономка, кухарка, две горничные и посудомойка. Стол был сервирован фарфором в модном цветочном стиле, именуемом шинуазри.
На столе, возле столовых приборов епископа лежала газета «Таймс» двухдневной давности. Один день уходил на то, чтобы она добралась из Лондона в Бристоль по платной дороге. Еще день, чтобы попасть в Кингсбридж по проселочным дорогам, которые в дождь превращались в грязь, а в остальное время были разбиты колеями. Такая скорость доставки казалась чудом для людей возраста епископа, которые хорошо помнили времена, когда на это путешествие уходила неделя.
Вошел епископ. Элси и Арабелла отодвинули стулья и опустились на колени на ковер, положив локти на сиденья и сложив руки. Чайный самовар шипел, пока он благоговейно, но проворно прочел молитвы, сгорая от нетерпения отведать свой бекон. После последнего «аминь» слуги вернулись к своим делам, и еду быстро принесли из кухни.
Элси съела немного хлеба с маслом, отпила чаю и стала выжидать подходящего момента. Она чувствовала напряжение. Ей отчаянно хотелось устроить эту воскресную школу. Сердце ее разрывалось оттого, что столько детей в Кингсбридже пребывали в полном невежестве. Она незаметно изучала отца, пока тот ел, оценивая его настроение. Ему было пятьдесят пять, волосы его поседели и поредели. Когда-то он обладал внушительной фигурой, высокий и широкоплечий — Элси это еще смутно помнила, — но он слишком любил поесть, и с годами стал грузным, лицо его стало круглым, талия раздалась в ширь. К тому же он стал сутулиться.
Когда епископ приятно насытился тостами и чаем, но еще не развернул «Таймс», вошла горничная, Мейсон, с кувшином свежего молока, и Элси приступила к действию. Она незаметно кивнула Мейсон. Это был условный сигнал, и Мейсон знала, что делать.
— Я хотела бы кое о чем вас спросить, отец, — сказала Элси. Всегда было лучше облечь любую свою мысль в форму просьбы о наставлении. Епископ любил объяснять и поучать, но не терпел, когда ему указывали, что делать.
Он благодушно улыбнулся.
— Продолжай.
— Наш город пользуется известностью в мире образования. Библиотека вашего собора привлекает ученых со всей Западной Европы. Гимназия Кингсбриджа знаменита на всю страну. И конечно, есть Колледж Кингсбриджа в Оксфорде, где вы и сами учились.
— Все это так, милая моя, мне это известно.
— И все же мы терпим неудачу.
— Не может такого быть.
Элси помедлила, но отступать было поздно. С колотящимся сердцем она позвала:
— Войдите, Мейсон, пожалуйста.
Мейсон вошла, ведя за собой грязного мальчишку лет десяти-одиннадцати. Вместе с ним в комнату проник неприятный запах. Удивительно, но обстановка, казалось, ничуть его не смутила.
— Я хочу познакомить вас с Джимми Пассфилдом, — сказала Элси отцу.
Мальчик заговорил с высокомерием герцога, хотя и без его грамотности.
— Мне сосиски с горчицей обещали, а я их что-то не вижу.
— Что это, ради всего святого? — спросил епископ.
Она молилась, чтобы он не взорвался.
— Прошу вас, отец, выслушайте меня минуту-другую.
Не дожидаясь его согласия, она повернулась к ребенку и спросила:
— Ты умеешь читать, Джимми?
Она затаила дыхание, не зная, что он ответит.
— А мне читать и не надо, — дерзко заявил тот. — Я и так все знаю. Могу расписание дилижансов на любой день недели сказать, и нечего мне на ту бумажку пялиться, что у таверны «Колокол» приколочена.
Епископ хмыкнул, но Элси, не обратив на это внимания, задала главный вопрос:
— Ты слышал об Иисусе Христе?
— Я всех в городе знаю, и никого с таким именем в Кингсбридже нет. Даю слово. — Он хлопнул в ладоши и плюнул в огонь.
Епископ онемел от потрясения — на что Элси и надеялась.
— Есть тут один баркасник из Комба, — добавил Джимми, — по реке время от времени ходит, Джейсоном Крайером зовут. — Он погрозил Элси пальцем. — Спорю на что угодно, вы это его имя путаете.
Элси продолжала допрос:
— Ты ходишь в церковь?
— Я раз ходил, да только вина мне не дали, вот я и ушел.
— А разве ты не хочешь, чтобы тебе простили грехи?
Джимми возмутился:
— Я грехов отродясь не совершал, а тот поросенок, что у миссис Эндрюс с Уэлл-стрит сперли, — это не я, меня там и близко не было.
— Довольно, довольно, Элси, ты доказала свою мысль, — сказал епископ. — Мейсон, уведи ребенка.
— И дайте ему сосисок, — добавила Элси.
— С горчицей, — вставил Джимми.
— С горчицей, — повторила Элси.
Мейсон и Джимми ушли.
Арабелла хлопнула в ладоши и рассмеялась.
— Какой великолепный мальчишка! Никого не боится!
— Он не исключение, отец, — серьезно сказала Элси. — Половина детей в Кингсбридже такие же. Они никогда не бывали в школе, и, если родители не заставляют их ходить в церковь, они так и не узнают о христианской вере.