— И где вы живете? — спросил Пул.
— На ферме Морли, но не в доме. Там есть что-то вроде сарая у стены амбара, пристройка, как ее называют. В ней нет трубы, но есть дымовой колпак. Мне ее сдают за пенни в неделю и дали соломенный тюфяк, чтобы мы вдвоем на нем спали.
— Вы спите в одной постели со своим четырнадцатилетним сыном? — с неодобрением спросил Хорнбим.
— Только так и можно согреться, — возмущенно ответила она. — В этой пристройке сплошные сквозняки.
«Не настолько она и голодна, раз есть силы со мной спорить», — кисло подумал Хорнбим.
— Чем вы занимаетесь? — спросил Пул.
— Берусь за любую работу. Но зимой на ферме помощь не нужна, а на фабриках из-за войны мало заказов. Раньше я работала в лавке, но в кингсбриджских лавках сейчас никого не нанимают…
Хорнбим прервал ее. Ему не нужны были объяснения причин безработицы в Кингсбридже.
— Где ваш муж?
Он ожидал, что она скажет, будто мужа у нее нет, но ошибся.
— Его забрала шайка вербовщиков, чтоб им всем в аду гореть.
Это уже граничило с подстрекательством к мятежу, и Пул сказал:
— Поосторожней.
Она, казалось, не услышала его предупреждения.
— Я никогда раньше не была бедной. Когда мы с Джимом приехали сюда из Хангерволда, он устроился на баржи, и хоть мы и не шиковали, я ни разу не влезла в долги, ни на единый пенни. — Она посмотрела прямо на Хорнбима. — А потом ваш премьер-министр послал головорезов, чтобы они связали Джима, бросили его на корабль и заставили уйти в море, бог знает на сколько, оставив меня одну. Мне не нужно пособие, мне нужен мой муж, но вы, люди, его у меня отняли!
Она заплакала.
— Руганью вы себе не поможете, знаете ли, — сказал Пул.
Ее рыдания резко прекратились.
— Руганью? Разве я сказала хоть слово неправды?
«Дерзкая баба», — с раздражением подумал Хорнбим. У большинства просителей хотя бы хватало ума держаться почтительно. Эта заслуживала того, чтобы посидеть голодной в наказание за свою наглость.
— Вы говорите, что вы из Хангерволда? — спросил он.
— Да, мы с Джимом. Это в Глостершире. У Джима здесь, в Кингсбридже, была тетка. Но она уже умерла.
— Неужели вы не знаете, что пособие по бедности можно получить только в том приходе, где вы родились?
— Как же я поеду в Глостершир? У меня нет пальто, а у моего сына нет башмаков, и дома у меня там нет, и денег на аренду тоже.
Пул тихо обратился к Хорнбиму:
— В таких обстоятельствах мы обычно платим. Она, очевидно, сделала все, что могла.
Хорнбиму не хотелось нарушать правила ради этой непокорной женщины, которая, казалось, считала себя ему ровней.
— Вы говорите, вашего мужа забрали вербовщики?
— Я так полагаю.
— Но вы не уверены.
— Бедным женам ничего не сообщают. Но он уехал в Комб на барже, и в тот вечер вербовщики устроили в городе облаву, а мой Джим так и не вернулся домой. Так что мы знаем, что случилось, не так ли?
— Он мог просто сбежать.
— Иные мужчины могли бы, но не Джим.
Пул снова понизил голос:
— Это придирки, мистер Хорнбим.
— Не согласен. Муж может быть мертв. Она должна вернуться в свой родной приход.
В глазах викария вспыхнул гнев.
— Она, скорее всего, умрет по дороге.
— Мы не можем менять заведенный порядок.
— Хорнбим, — с силой произнес Пул, — эта женщина очевидная и невинная жертва правительства, которое позволяет флоту похищать таких людей, как ее муж! Вербовщики, возможно, и есть прискорбная необходимость, особенно во время войны, но мы можем хотя бы что-то сделать для семей пострадавших, чтобы дети не голодали.
— Но законы гласят иное.
— Законы жестоки.
— Как бы то ни было. Мы все равно должны им следовать. — Хорнбим посмотрел на Дженн Пиджен и сказал: — В вашем прошении отказано. Вы должны обратиться по месту рождения, в Хангерволде.
Он ожидал, что женщина разрыдается, но, к его удивлению, она сказала:
— Что ж, хорошо, — и вышла с гордо поднятой головой.
Словно у нее был запасной план.
*
Элси любила свой новый дом. Вместо величественных гулких залов епископского дворца в доме декана были комнаты соразмерного человеку масштаба, теплые и уютные, без мраморных полов, на которых дети могли поскользнуться, упасть и разбить себе голову. Еда у семьи стала проще, число слуг меньше, и не было больше обязанности принимать приезжих священнослужителей.
Арабелле здесь тоже нравилось. Она носила траур и будет носить его еще год. Черный цвет на фоне ее светлой кожи делал ее бледной и слегка нездоровой, похожей на прекрасную героиню одного из тех готических романов, которые она любила читать. Но она была счастлива, Элси это видела. Она ходила так, словно сбросила с плеч тяжелую ношу. Она часто ходила по магазинам, иногда беря с собой пятилетнего Эйба, но обычно возвращалась, ничего не купив, и Элси предполагала, что она тайком видится со Спейдом. Теперь они оба были свободны, но им все еще приходилось быть осторожными, ведь для женщины ее положения было бы шокирующе открыто ухаживать за мужчиной, будучи в трауре. Тем не менее их роман был самым плохо хранимым секретом в Кингсбридже, известным всякому, кто держал ухо востро.
Несомненно, некоторые задавались вопросом, не был ли Спейд отцом Эйба, особенно после истории с уничтожением розария. Эта история кормила сплетнями Белинду Гуднайт и ее подруг несколько недель, но никто, кроме самой Арабеллы, не мог знать наверняка. В любом случае, в обществе царило общее мнение, что такие вопросы лучше не задавать. Возможно, размышляла Элси, у других замужних женщин тоже были дети, чье отцовство было сомнительным, и они боялись, что сплетни об одной могут привести к сплетням о других.
Новый епископ хорошо освоился. Маркус Реддингкот был традиционалистом, чего большинство в Кингсбридже и ожидало от епископа. Его жена, Уна, держалась с чопорным высокомерием и, казалось, находила своих дворцовых предшественниц несколько беспутными. Когда Элси сказала, что руководит воскресной школой, Уна с изумлением спросила: «Но зачем?». И она была явно шокирована, познакомившись с Эйбом и осознав, что у сорока девятилетней Арабеллы есть пятилетний ребенок.
Элси завидовала страстному роману матери. «Как это, должно быть, чудесно, — думала она, — любить кого-то всем сердцем и быть любимой так же сильно в ответ».
Однажды утром Элси выглянула в окно и увидела толпы людей, идущих по Мейн-стрит к площади, и вспомнила, что сегодня День святого Адольфа. Фабрики в этот день не работали, и на рыночной площади проходила особая ярмарка. Она решила взять с собой старшего, Стиви, а Арабелла сказала, что возьмет Эйба.
Ноябрьское солнце было слабым, а воздух — холодным. Они тепло оделись, добавив к одежде яркие детали. Элси повязала красный шарф, а Арабелла надела зеленую шляпку. Многие сделали так же, и площадь пестрела яркими красками на фоне серого камня собора. Каменный ангел на башне, который, как говорили, изображал легендарную Кэрис, монахиню, основавшую больницу, казалось, благосклонно взирал на горожан.
Элси велела Стиви крепко держать ее за руку, не отходить и не теряться. По правде говоря, она не слишком беспокоилась. Сегодня многие дети потеряются, но далеко не уйдут, и всех найдут с помощью отзывчивой толпы.
Арабелле нужен был белый хлопок для нижней юбки. Она нашла лавку, где продавалась понравившаяся ей ткань по разумной цене. Лавочник обслуживал бедную женщину, которая торговалась из-за цены на отрез грубого льна, поэтому они подождали. Элси рассматривала выставленные расшитые платки. Худощавый мальчик лет четырнадцати изучал множество разных оттенков шелковой ленты на подносе, что Элси показалось необычным. Она учила многих четырнадцатилетних мальчиков и никогда не встречала ни одного, кто интересовался бы лентами.
Краем глаза она увидела, как он небрежно взял две катушки, одну положил обратно, а другую сунул под свой рваный сюртук.
Она так удивилась, что замерла, молча, едва веря своим глазам. Она застала вора на месте преступления!