Он останавливается, выходит, помогает мне и ведёт дальше, подсказывая, где надо шагнуть повыше, а где — пошире. Стебётся, конечно, асфальт сменился идеальным газоном, плотным и упругим, не было ни единой преграды, но я старательно выполняла все условия, приняв правила игры. Подписалась уже, поздняк рыпаться.
— Я надеюсь, когда-нибудь ты полюбишь меня так же сильно, как и его… — начинает туманно.
— Андрюша? — мямлю нерешительно и протягиваю вперёд руки, ощупывая воздух.
— Ай! — восклицает возмущённо. — Это жестоко!
Ухмыляюсь и перемещаю руки, нащупывая ворот его рубашки. Тянусь, целую и возвращаюсь на исходную.
— Где мы? — спрашиваю, взяв его за руку.
— У нашего дома, — отвечает со смешком. — Угадай.
— Кар-кар! — услышала громкое откуда-то сверху, прыснула и сняла повязку.
— Вот мерзавка! — возмутился Миша и показал птице кулак, сверкнув на солнце печаткой.
Она тут же поднялась со статуи в воздух, пикируя вниз, Воронов убрал руку и сказал с достоинством:
— Я не желаю войны! — она развернулась, покружила в воздухе и вновь села на статую. — То-то же…
— Да начхать ей на тебя… — пробормотала я и выхватила из его руки ключи от своей машины.
— Куда?! — рявкнул Миша вслед.
— Стой там! — крикнула, не оборачиваясь.
Вернулась через минуту с верёвкой и потащила его за собой в дом.
— Я надеюсь, ты хочешь воплотить в жизнь какую-то извращённую сексуальную фантазию! — рыкнул грозно. — А не то, о чём я подумал!
Я остановилась на лестнице и сказала повелительно:
— Либо так, либо я не выйду за тебя.
— Охереть, — буркнул недовольно и около получаса вязал на моей талии верёвку, проверяя её надёжность.
— Если бы я могла родить, то уже это сделала! — не выдержала, начав нервно лупить ладонями по его рукам.
— А напомни-ка, на кой хер ты опять туда лезешь? — уточнил ненавязчиво.
— Проверить теорию, — ответила важно и полезла через чердачное окно на крышу. — Держи верёвку натянутой…
— Без сопливых! — воскликнул нервно, а я начала осторожно перемещаться по крыше.
И не менее осторожно сползать по черепице вниз, туда, где была статуя. Где любила сидеть ворона. Где она свила своё гнездо.
Сделала снимок на мобильный, стараясь не смотреть вниз, и крикнула сдавленно:
— Тяни!
Одна бы не справилась, но, к счастью, я теперь не одна.
Потный больше от внутреннего напряжения, чем от ощутимой физической нагрузки Воронов встретил меня хмурым взглядом.
— Я знаю, зачем сынок Соломатина полез на крышу, — осчастливила его своей лучезарной улыбкой и продемонстрировала фотографию гнезда.
— Вот куркуль! — возмутился и восхитился Воронов, разглядывая снимок. — Откуда она всё это натаскала?..
Золотые цепочки с подвесками и крестами были плотно вплетены в гнездо. Мелькали и кольца, и монеты, оно буквально сияло изнутри. Но мне была интересна лишь одна вещичка — позолоченная медаль за трезвость, которую Соломатин, по словам Суслиной, не выпускал из рук.
— Парня убила птица, — пожала плечами, разгадав последнюю загадку.
— А ты всё-таки нашла свой клад, — хмыкнул Миша.
Заглядываю в его зелёные глаза со всей нерастраченной нежностью, что копилась во мне годами, говорю со слабой улыбкой:
— И смотрю на него прямо сейчас.
Эпилог. Миша. Три месяца спустя
Когда-нибудь какой-нибудь жирный ублюдок сядет на мои розовые очки, неосторожно оставленные на соседнем сиденье скоростного поезда под названием «Абсолютное счастье». Когда-нибудь, но не сейчас.
Смотрю на Машку, на то, как она снуёт у плиты в одной моей футболке на голое тело, стараясь как можно быстрее накормить двух самых прожорливых двухлеток, мерзенько гундящих и путающихся под ногами, и ощущаю такой внутренний подъём, как будто взял первое место в триатлоне.
Толпа ликует, свистит, аплодирует, тренер с силой хлопает по спине, сдерживая скупую мужскую, сжимает мне плечо, впиваясь костлявыми пальцами, не выдерживает и шумно целует в губы, зажав моё лицо руками, прямо под объективами телекамер. Чувствую тяжесть золотой медали на своей шее, под широкой лентой, слышу хлопок открытой бутылки шампанского, ощущаю во рту его привкус.
Я пьян.
Влюблён до чёртиков, до трясучки, до покалывания в кончиках пальцев, которым вечно не хватает крови, она вся совершенно в другом месте.
— Александр! — слышу её строгий голос, режущий поток сознания.
Как она их различает? Один беглый взгляд и мелкий вредитель идентифицирован. С первого дня, с полпинка. Я, по первости, отличал только по одежде.
— Манюх… — зову тихо.
— М? — оборачивается через плечо, уставившись на меня своими льдинками.
Твою ж налево, какие у неё глаза красивые! Словно чистейшее горное озеро, в которое я ныряю изо дня в день, погружаясь всё глубже. Никогда бы не подумал, что буду мечтать оказаться на самом дне.
— Волнуешься? — улыбаюсь, голос до того приторный, что могу лишь подивиться, как у неё за эти месяцы задница не слиплась.
— Ясен пень! — восклицает возмущённо. — Минута промедления и эти троглодиты начнут грызть меня!
Язвит… кайф…
— Я пошутила! — взвизгивает, дёргая ногой. — Не пристраивайся! Сеня! Даже не думай, понял? Ещё раз меня укусишь, я… — выдыхает и говорит обречённо: — Да кого я обманываю, я ни черта не сделаю…
— Я помогу! — говорю решительно и встаю с видом супергероя. — Я знаю, что нужно делать. Доверься мне.
Маша оборачивается, окидывает меня взглядом, поджимает губы, пытаясь не улыбнуться, но быстро справляется с собой и спрашивает серьёзно и озабоченно:
— Думаешь, пора? Это крайняя мера…
— Уверен! Сегодня день нашей свадьбы, мы можем делать всё, что захотим! — отвечаю с запалом.
— Что ж… На счёт три. Раз, два, три…
— Ма-а-а-а! — тянем хором и обе тут же прибегают на крики.
— Вы больные? — спрашивает моя, оценив ситуацию и не увидев крови или, хотя бы, битого стекла под ногами.
— Орёте, как припадочные, — поддерживает будущая тёща, держа на руках избалованную до нельзя Пелагею. — К вам обоим детей близко подпускать нельзя! Мальчики, пойдёмте.
Процессия гордо удаляется, а я подкатываю к своей женщине, бесстыдно запуская руки под футболку.
— Фу, Манюх, трусики? — кривлюсь с отвращением, приспуская тонкое кружево большим пальцем.
— У меня оно есть, прикинь? — хмыкает в ответ, помешивая кашу одной рукой, а другой — омлет. Ибо её Величество Пелагея Михайловна предпочитает выбирать непосредственно перед трапезой. В отличии от пацанов, доедающих всё до последней крошки и требующих добавку.
— Абсолютно бесполезный предмет гардероба, — шепчу ей в шею, нежно целую, продвигаясь ниже.
Тесно прижимаюсь к ней своим прибором и вижу, с какой силой она вцепляется в лопатку, с остервенением копая бледно-жёлтую субстанцию. Чувствую, что завелась, сердце долбит так, что под ладонями на её животе ощущаю пульсацию, но конкретно в этом действии, в том, с какой силой она душит кухонный инвентарь, кроется подвох. Либо она едва сдерживается, чтобы самой не стащить трусики, либо…
— Если что-нибудь сгорит, я заставлю тебя побрить мошонку, — шипит злобно. — И только попробуй хоть раз почесаться.
Походу, второе. И, по идее, я должен был расстроиться, но могу лишь сдавленно ржать ей в затылок.
— Волнуюсь, — говорит тихо, выключает конфорки, откладывает лопатку и разворачивается, обхватывая меня за шею, заглядывая в глаза. — Сильнее, чем предполагала.
А я вот был спокоен до этой секунды! Теперь же её нервозность передалась и мне и, что самое обидное, даже не половым путём! Спасибо, блин!
— Да всё круто будет, — говорю уверенно, снисходительно улыбаюсь, целую её, чтобы глаза закрыла и не спалила страх в моих. — Быстрый секс, пока мы оба свободны?
— Решил порезвиться напоследок, кобель ты старый? — прищуривается на меня, пальцами под резинку трусов лезет.