Он стоит неподвижно, как камень, с застывшим лицом. Никто не должен видеть, как его руки дрожат после ритуала. Никто не должен знать, что его кровь — это то, что удерживает замок и целый край от беды.
Каждый сюзерен приносит свою кровь на алтарь — это древняя гарантия их власти и безопасности. Многие из его знакомых, таких же старших лордов, делились этой тайной с женами или ближайшими родственниками; некоторые доверяли свой секрет лишь старшему сыну, как наследнику титула и долга, перед самой смертью.
Феликс же не разделял такой секретности. Он считал подобную скрытность — откровенным помешательством. И всё же… сам до сих пор не открыл эту тайну ни единой живой душе. Даже собственной жене.
Герцог знает, как бы она посмотрела на него, будь она из его мира. Из семьи, где кровь — это не просто жидкость в венах, а обет и долг. Если бы она родилась среди родов, что заключают договоры с рунами с детства, — она бы поняла. Без слов. Просто ждала бы его у дверей спальни, с кувшином вина и мясом на серебряном подносе, зная, что он вернётся бледный, сжав зубы, но живой. Как всегда встречала его мать отца.
Но каждый раз, когда герцог сжимает клинок над алтарём — он один.
***
Герцог брёл по коридору, почти не осознавая, где находится. Его шаги были тяжёлыми и неуверенными, будто каждый из них давался с усилием. Он не замечал ни узорчатых гобеленов на стенах, ни мягкого света луны, пробивающегося сквозь витражи. Всё его тело жаждало одного — добраться до спальни и рухнуть в постель.
Он был всего в нескольких шагах от двери, когда внезапно налетел на чью-то фигуру. Женщина испуганно отшатнулась, и только лунный свет позволил им узнать друг друга.
В первую же ночь, когда он убрал стражников от её двери, она уже блуждала по тёмным коридорам замка, вместо того чтобы мирно спать в своей постели.
— Простите! — воскликнула Оливия, задыхаясь, глядя ему в лицо. — Я… Мне стало плохо. Такое уже случалось, но... редко. А в эту ночь просто невыносимо тяжело.
Она выглядела взволнованной, бледной, словно и впрямь что-то подтачивало её изнутри. Герцог вглядывался в её лицо, ловя каждую черту, каждую дрожь в голосе, словно пытался понять — что за тень скользнула по её взгляду?
— Иногда помогает чай, или вино… — продолжала она сбивчиво. — Просто... последние дни были слишком напряжёнными. Я чувствую, как утратила все силы ... будто у меня становится всё меньше энергии.
Она замялась, заметно смутившись.
— Извините. Наверное, вы были заняты делами… Или собирались спать.
Оливия сделала шаг в сторону, собираясь уйти, но герцог неожиданно протянул к ней руку — машинально, забыв о свежей ране на ладони. Она тут же заметила кровь, капающую на каменный пол.
— Оливия, стойте… всё в порядке, — хотел сказать он, но договорить не успел.
— О боже, — ахнула она. — У вас глубокий порез! Почему вы ничего не сказали?
Не дожидаясь ответа, она развернулась и побежала к себе в комнату. Через минуту вернулась, держа в руках небольшой деревянный ящик с тканями, маслами и перевязочными средствами.
— Идёмте в ваши покои, милорд, — сказала она уже без суеты, спокойно, как будто это происходило с ними не впервые.
Герцог не успел и возразить. Оливия уже взяла его за руку — уверенно, по-женски мягко, но без тени сомнений — и повела в его покои. Он шел за ней, всё ещё чувствуя, как гудит кровь в голове, но это ощущение было почти успокаивающим на фоне её внезапной решительности.
Она открыла дверь в его комнату первой, впустила его, затем ловко зажгла свечу на столе. Тёплое, ровное пламя озарило лицо герцога. Герцог сказал, что чувствовал себя уставшим. Но по её мнению, он выглядел ужасно, пот покрывал его лоб мелкими каплями, губы были бледными, а руки его дрожали. Но в его глазах всё ещё светился тот самый упрямый огонь, который заставлял людей подчиняться ему без лишних слов.
— Садитесь, — приказала она тихо, и он, к собственному удивлению, сел, даже не подумав возразить.
Оливия осторожно приподняла рукав его рубашки. Порез был свежим, но выглядел ужасно, он был черным и грязным. Он чуть вздрогнул, когда она прижала к ране ткань, смоченную в теплой воде и начала вымывать остатки пыли и грязи из раны, он не проронил ни звука.
— Я знаю, вы сильный и самостоятельный, — проговорила она, не глядя ему в глаза. — Но иногда это не повод отказываться от помощи.
Герцог усмехнулся, криво, устало. Она наложила повязку быстро, почти привычно. Не задумываясь, провела пальцами по его запястью, по коже рядом с раной. Герцог поднял на неё глаза. Лицо Оливии тоже отражало усталость, под глазами залегли темные круги, ее губы были бледнее, чем обычно. Он гадал, это ночь тому виной или вид его раны.
— Вам действительно стало плохо, Оливия?
Она замерла. На мгновение. А потом кивнула.
— Да. Я почувствовала, будто из меня вытягивают силы. Но я не могу объяснить, как. Это было нечто... Неприятное. Я просто резко стала слабой, у боль прошлась по всему телу. Мне стало страшно, что я не смогу дышать.
Он вздохнул. Медленно, тяжело. И вдруг обхватил её ладони своими. Долго смотрел ей в глаза. И впервые за всё их время вместе произнёс:
— Всё будет хорошо, Оливия.
____________
Хочу поблагодарить Наталию Горшкову!
Спасибо большое за награду!
ГЛАВА 48 СТАРЕЦ
Я проснулась поздно утром, гораздо позже обычного. Ни одна из служанок не поспешила меня разбудить — будто во всем замке прозвучал молчаливый приказ соблюдать тишину. Воздух был напряженным, как перед грозой. Когда я вышла в коридор, первое, что бросилось в глаза — это приглушенные шаги и взволнованные взгляды, которые тут же опускались при встрече с моими.
Я остановила одного из слуг, осторожно спросив о герцоге и тишине в замке. Он поклонился, но его ответ был уклончивым и лишенным деталей. Милорд велел не шуметь и дал многим выходной. Мне стало ясно — что-то произошло, но никто не спешил меня посвящать.
Головная боль всё ещё гудела в висках, слабость тянула вниз, а одна лишь мысль о еде вызывала тошноту. Я ощущала слабость в ногах, головокружение, а иногда мне и вовсе казалось, что я вижу темные блики, похожие на солнечные зайчики. Я с детства страдала такими приступами, как и мой отец, обычно с нами это случалось два-три раза в год. Но из-за слабого здоровья или детского возраста, я всегда переживала это тяжелее. Отец даже в шутку говорил, что по королевству проносятся магические потоки, которые и влияют на нас.
Но такой силы приступ со мной случился в первый раз. Меня бросало в пот всю ночь, я просыпалась от нехватки воздуха, а навязчивая идея сбежать из замка на улицу не покидала меня.
Я пропустила завтрак, и подавив раздражение и боль, направилась в библиотеку. Я надеялась, что тишина и уют библиотеки помогут мне прийти в себя.
Библиотека была моим личным убежищем в этом замке. Моей территорией. Местом, куда редко заглядывали посторонние без приглашения. Только помощники, и те — с осторожностью. Иногда слуги приходили навести порядок, но всегда старались не нарушать мой режим. Я ожидала найти пустой зал, знакомую пыльную тишину и свои разложенные книги.
Но, едва войдя в помещение, я остановилась на пороге.
Мой стол, мой любимый стул у окна — были заняты.
Седой старец сидел, склонившись над раскрытым манускриптом, будто тщательно вчитывался в строки. Но его глаза были закрыты, лицо напряжено. Он выглядел измученным — и, быть может, тоже боролся с головной болью или чем-то пострашнее. Его рука всё ещё лежала на тексте, словно он читал его не глазами, а кожей, впитывая каждую букву.
Маг поднял на меня взгляд из-под густых бровей и, чуть кивнув, указал на стул рядом с собой. Его движения были спокойны, уверены — как у человека, давно привыкшего, что к нему прислушиваются. Я не успела опомниться, как он уже откупорил склянку с настойкой и налил тягучую жидкость в два кубка из темного стекла.