И тут я поняла, что попала в засаду. Она решила вмешаться в мои дела. Интересно, ее уже проинформировали о моей пробежке обнаженной?
– Вы с Лили помирились, – заметила Лилиан. Видимо, она еще была не в курсе. – Я рада это наблюдать. И я наблюдаю за тобой. Ты не спишь, Сойер. Ты мечешься по дому, как тигр в клетке. Тебя что-то беспокоит. Сейчас самое подходящее время рассказать, что именно.
Ой, даже не знаю, с чего начать. Мой отец, похоже, надавил на окружного прокурора, чтобы тот арестовал парня, которого подставила моя зловредная единокровная сестра, которая каким-то образом убедила нашего брата, который пытался поцеловать меня, что это он отправил брата того парня в кому.
– Все нормально, – ответила я.
– Сойер. – Бабушка выразительно посмотрела на меня. – «Великолепно» – это хорошо, «хорошо» – это нормально, а «хорошо» и «нормально» – это тихий ужас.
Уже не в первый раз я подумала о том, что Лилиан была бы весьма опасна в покере. И в шахматах.
– Что вы можете рассказать о семье Эймсов? – спросила я, чтобы отвлечь ее.
– Почему ты спрашиваешь? – Бабушка подняла кружку с кофе, спрятав за ней эмоции, которые мог вызвать мой вопрос.
Я твердо верила в абсолютную честность: говори то, что думаешь, думай о том, что говоришь, и не задавай вопросов, если не хочешь знать на них ответы.
А потом я стала Дебютанткой Бала Симфонии.
– У меня кое-какие проблемы с Кэмпбелл. – Я могла бы рассказать ей то, что шестью неделями ранее узнала от матери. Но я этого не сделала и даже сама не знала почему. – А на Рождество Уокер изо всех сил рвался поцеловать меня.
Лилиан даже бровью не повела.
– Никогда не доверяй парням Эймсов, – сказала она. – Они слишком красивы себе на беду и слишком амбициозны на беду другим.
«Амбициозный» – не совсем то слово, которое я бы использовала для описания Уокера. В отличие от сенатора.
– Вы делитесь личным опытом? – спросила я, особо не рассчитывая на ответ. Лилиан Тафт умела увиливать от вопросов так же искусно, как и использовать их в качестве оружия.
Но на этот раз она удивила меня.
– Мы с Дэвисом Эймсом выросли вместе. – Последовала долгая пауза, а затем она уточнила: – Не здесь.
Под здесь подразумевалось не географическое положение. Она имела в виду этот мир. Эту социальную стратосферу.
Это извращенное блистательное общество.
– Дэвис всегда был честолюбив, – задумчиво произнесла бабушка. – Он бы сказал, что это у нас общее. – Еще одна пауза, и она снова осторожно поднесла кружку с кофе к губам. – Место, откуда мы родом… Я всегда страшилась того, что Элли может оказаться именно в таком месте.
Лилиан крайне редко называла маму по имени. Обычно это были слова вроде: «твоя мама», «твоя мать», «моя дочь».
– Я сделала недостаточно, чтобы сохранить эту семью. – Бабушка смотрела на улицу. Мне было интересно, поняла ли она, что сменила тему, или, по ее мнению, все это было связано: ее прошлое с Дэвисом Эймсом, ее решение выгнать маму, скандал и то, что сейчас я сидела с ней на террасе.
Ты сделала все, что могла. Это то, что я должна была сказать, но во мне все еще жила прежняя Сойер. Я не стала лгать.
По крайней мере, я не стала лгать об этом.
– Ты поцеловала его? – внезапно спросила Лилиан. – Уокера Эймса?
– Я бы ни за что не поступила так с Лили!
И тут мне пришло в голову, что то, что Кэмпбелл рассказала мне – то, как она поступила с Уокером, – ударило бы по кузине в тысячу раз сильнее, чем по мне. Из-за лжи Кэмпбелл жизнь Лили треснула по швам.
– Я не рекомендую целоваться с мальчиками Эймсов. – Голос бабушки вернул меня к действительности. – Если сможешь удержаться.
Глава 55
Когда Лили вернулась домой, я хотела рассказать ей все. Правда так и рвалась наружу, но в итоге я поделилась только тем, что произошло после того, как Кэмпбелл закрылась от меня в сауне.
– И тут я наткнулась на Грир Уотерс. – Меня даже передернуло.
– Ты была в костюме Евы? – уточнила Лили. – То есть мачеха Сэди-Грэйс увидела, как ты бегала голышом по коридорам спа-центра?
– Это самая точная оценка ситуации, да.
Лили сжала губы. Сначала мне показалось, что она сердится, но потом ее плечи затряслись, и я поняла, что она едва сдерживает смех.
– Что ты там говорила? – спросила она, и у нее все-таки вырвался смешок.
Я не горела желанием снова все пересказывать, но мне хотелось, чтобы Лили продолжала улыбаться. Мне еще нужно было решить насчет Уокера, прежде чем разрушить мир кузины.
– Я прикрыла промежность правой рукой, а грудь левой. – Я пожала плечами. – А потом посмотрела на нее и сказала: «У вас уже виден живот».
Лили потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя: она смеялась так сильно, что на глазах выступили слезы. Потом кузина спросила, удалось ли мне вытянуть какую-нибудь информацию из Кэмпбелл, и я сказала, что нет.
Я не хотела быть той, кто скажет ей, что сломило Уокера. Я хотела быть той, кто все исправит.
Поздно вечером я увидела, как по нашей улице катится знакомый внедорожник. Он въехал на подъездную дорожку, ведущую к дому Дэвиса Эймса, и остановился у закрытых ворот. Мне не было видно, кто сидел за рулем и были ли в машине пассажиры, но именно этот автомобиль участвовал в нашей благотворительной акции с корзинками.
То есть водителем могли быть только двое: Уокер и Кэмпбелл.
Пока я наблюдала, ворота особняка открылись, и внедорожник исчез за ними.
Что ж, к списку моих преступлений – похищение человека, соучастие в краже в особо крупном размере и непристойное поведение – добавились еще два: взлом и проникновение. Если это Уокер решил навестить своего – нашего – дедушку, то он имел право знать правду. А если это явилась Кэмпбелл, то у меня был рулон клейкой ленты с ее именем.
Приматывать мою вероломную единокровную сестру скотчем к стулу сейчас было, наверное, не очень практично, но я была уверена, что мне это очень, очень понравится.
Взобраться на ворота не составило труда. Но та часть моей дерзкой затеи, где нужно было тайком прокрасться к дому, оказалась куда сложнее. Я раздумывала, не обойти ли дом сзади, когда почувствовала, как что-то – или кто-то – коснулось моей ноги. А точнее, бедра.
Я юркнула назад и резко развернулась. В темноте невозможно было ничего разглядеть, но рядом раздавалось чье-то тяжелое дыхание.
Клейкая лента была моим единственным оружием. Эта мысль пришла мне в голову за секунду до того, как я разглядела своего противника.
– Уильям Фолкнер! – воскликнула я сердитым шепотом.
Собака смотрела на меня с обожанием – если я правильно разглядела в темноте.
– И как же, черт возьми, тебе удалось пройти через закрытые ворота? – спросила я.
Уильям Фолкнер не спешила отвечать. Из ста девяносто девяти пород, допущенных к участию в Вестминстерской выставке собак, было всего несколько, способных двигаться незаметно и миновать запертые ворота.
И тяжеленый бернский зенненхунд не входил в их число.
Словно почувствовав, что этим вечером мне не сильно везет, Уильям Фолкнер попыталась утешить меня – она толкнула меня всем телом, чуть не уронив на землю, а затем запрокинула голову и залаяла.
Я пыталась убедить ее перестать, но похоже, она всю жизнь ждала шанса исполнить главную роль в собачьей опере. Я едва услышала, как открылась входная дверь дома Эймсов. Я отступила еще дальше в тень, но Дэвис Эймс зорко оглядел лужайку, и его взгляд безошибочно остановился сначала на гигантской собаке, а затем на мне.
– Сойер?
– Вы отлично видите в темноте, – отозвалась я и начала судорожно соображать, как лучше всего объяснить свое присутствие на его лужайке.
– Уильям Фолкнер снова сбежала?
Я ухватилась за эту возможность.
– Ума не приложу, как она пробралась за ворота!