— Нет, не хотелось бы, — заявляю я, вставая рядом с ней и нажимая кнопку восьмого этажа.
Двери лифта закрываются, и мы поднимаемся в тишине, но напряжение между нами растет.
Зара упряма, но мне все равно. Я узнаю, что она скрывает от меня насчёт этого Джона Смита.
Лифт останавливается, и двери открываются. Она выходит из лифта, и я следую за ней. Дойдя до двери своей квартиры, она достает ключ. Она быстро смотрит на меня, снова машет рукой.
— Пока! Тебе пора идти.
Я остаюсь на месте.
Она открывает дверь в свою квартиру и пытается закрыть её, пока я не успел войти, но я толкаю дверь шире и захожу за ней.
— Я не приглашала тебя, Шон, — заявляет она.
Я закрыл дверь, заявив:
— Я не уйду, пока ты не скажешь мне, что ты скрываешь.
— Еще раз говорю, я ничего не скрываю, — говорит она, бросая ключи и сумочку на стол, а затем неторопливо направляется в свою спальню.
— Скрываешь, — настаиваю я.
— Нет, это не так. А теперь убирайся из моей квартиры.
— Нет.
Она разворачивается ко мне.
— Это уже перебор. Я сказала тебе уйти, и я это серьёзно. Я не собираюсь терпеть, чтобы ты сидел здесь и всю ночь меня допрашивал у меня же дома. Мой отец поручил тебе проводить меня до двери, и ты это сделал. Спасибо большое. А теперь можешь идти. — Она скрещивает руки и сверлит меня взглядом.
Я не двигаюсь.
— Ты ничего не добьёшься этим разговором, Шон. Пожалуйста, уходи, — говорит она более мягким тоном.
— Зара, почему этот мужчина был в пабе?
Она качает головой.
— Я не знаю. — Она поворачивается и идет в свою спальню.
Я следую за ней.
Она расстегивает молнию на платье, и оно соскальзывает с ее тела, обнажая фиолетовый бюстгальтер и стринги.
Я замираю. Мой член твердеет до боли. Мой голос срывается:
— Чёрт возьми. Что ты делаешь?
Она оглядывается и бросает на меня многозначительный взгляд.
— Я собираюсь спать. А ты что делаешь?
У меня пересыхает во рту.
Её взгляд становится твёрже. Она продолжает:
— О, ты всё ещё у меня в квартире, хотя я уже дважды сказала тебе уйти. Прости, если ты не понял намёка. Позволь мне повторить ещё раз. Не забудь закрыть дверь с той стороны, когда ты будешь уходить. — Она идет через комнату, снимая серьги и кладя их в шкатулку для драгоценностей.
Я смотрю на ее задницу, тяжело сглатываю и невольно бормочу:
— Господи Иисусе.
Я видел Зару в бикини раньше, но никогда в таком виде. Я никогда раньше не оказывался в её спальне один, да ещё и злой, сгорая от необходимости выпустить пар, пока она почти голая.
Она заводит руки за спину, расстегивает бюстгальтер, скользит из него, а затем скрещивает руки на груди. Поворачивается ко мне лицом и выгибает брови.
— Ты не против? Это моя спальня, в конце концов.
Мой член болезненно давит в молнию. Я бормочу:
— Какая же ты стерва.
— Ты, случайно, не собираешься нарушить наши границы? — спрашивает она с самодовольной ухмылкой.
Я молчу. Внезапно у меня пересыхает в горле, а взгляд прикован к её руке, готовой опуститься, чтобы лифчик упал на пол.
— Глаза выше, Шон, — практически поет она, вырывая меня из транса.
— Просто расскажи мне то, что ты знаешь, — хрипло говорю я, пытаясь вспомнить, зачем я вообще пришел.
— Нет. А теперь на выход.
Я понимаю, что имею дело с предельно упрямой Зарой. И это дерьмово. Когда она упирается, я ничего не могу заставить ее сделать. Если она уже встала на своё, то с места её не сдвинешь. Такое случалось всего пару раз в жизни, но сегодня ночью она не отступит.
— Я вернусь завтра, и мы поговорим об этом, — ворчу я.
Она проводит большим пальцем над ложбинкой груди и весело щебечет:
— Хорошо. Я заранее предупрежу охрану, чтобы тебя не пускали.
Мой взгляд блуждает, и я фыркаю.
— Ну да, конечно.
— Испытай меня, Шон, — бросает она вызов.
Мой взгляд скользит по её телу и снова встречается с её глазами.
Её щёки слегка розовеют, но она по-прежнему уверенная, как ни одна другая женщина, что мне встречалась. Кровь в жилах закипает.
Ее вызывающий взгляд становится еще более напряженным, как и ее ухмылка.
Я не могу сдержаться. Сердце грохочет в ушах.
— Ты ведешь себя как плохая девочка, Зара, — предупреждаю я.
— Оу? — насмехается она, снова выгибая бровь.
Я понижаю голос, предостерегая:
— Да. Не нарывайся. Или я перекину тебя через колено и отшлёпаю так, что мой след останется на твоей коже на несколько дней.
Её губы тронула хитрая улыбка.
— Боже, не искушай меня, Шон. Нечестно так дразнить девушку.
Внутри я рычу, пытаясь не застонать вслух.
Она указывает на дверь. Голос её становится жёстче:
— Вон.
Я решаю, что лучше уйти, прежде чем я сделаю что-то, что станет концом. Когда я выхожу из ее спальни, я качаю головой и напоминаю ей:
— Убедись, что ты запрешь дверь, когда я уйду.
— Не беспокойся, папочка, я так и сделаю, — саркастически отвечает она, следуя за мной к двери.
Когда я открываю дверь, то оглядываюсь через плечо, снова борясь с желанием остаться. Узнать хоть что-то, помимо того, какие звуки она издает, когда моя рука касается ее ягодицы или когда она кончает.
Она смотрит на меня так, словно тоже не хочет, чтобы я уходил, чтобы все эти грязные мысли стали реальностью. Но я решаю, что это останется лишь в моих фантазиях.
— Я приду завтра, — предупреждаю я, затем выхожу из её квартиры и закрываю за собой дверь. Спускаюсь на лифте в лобби, покидаю здание и возвращаюсь в свой внедорожник.
Я опускаю стеклянную перегородку между собой и водителем, Конаном, и приказываю:
— Езжай.
Он не задает вопросов. Когда мне нужно что-то выяснить, он едет, а я думаю.
Я снова поднимаю перегородку, откидываюсь на спинку сиденья и смотрю в окно, пытаясь забыть о Заре и о том, где я видел этот череп с метки раньше.
Это ясно как день, и я вижу это на руке мужчины, но это не рука Джона. Это на том же самом месте, но я не могу вспомнить, чья это рука, хотя она кажется знакомой.
Городские огни проносятся мимо, пока мы едем, и проходит несколько часов, прежде чем все складывается. Я смотрю на свою руку, сжимаю кулак и поворачиваю ее.
У меня сжимается желудок. Эта рука кажется мне знакомой, потому что она похожа на мою собственную. Только у одного мужчины были руки, как у меня.
Мой отец.
Меня накрывает череда воспоминаний, из-за которых мне становится дурно.
Мне семь, может восемь, и я спаррингую с отцом. Он стискивает зубы каждый раз, когда я бью по защитной подушке на его левой руке. Я не обращаю на это особого внимания, потому что я слишком мал. Но как только мы выходим с ринга, он снимает подушку, и я вижу окровавленный белый бинт, обмотанный вокруг его ладони.
— Оставайся здесь, Шон, — говорит он мне, затем заходит в раздевалку и возвращается с чистой повязкой.
К тому времени, как мы приходим домой, красное пятно снова проступает сквозь ткань.
Мама пытается обработать рану, остановить кровь.
— Эта корка отвратительна. Почему ты решил выжечь метку, вместо того чтобы сделать татуировку, как нормальный человек? — говорит она.
Папа не отвечает.
Рука моего отца теперь зажила. Череп с цветами выделяется на его коже, но он бесцветный.
Я становлюсь старше на год. Метка стала более детальной. Цветы приобрели нежный розовый оттенок.
На следующий год я возвращаюсь из школы, и мама спрашивает его:
— Когда ты добавил оттенки серого и черного?
— Пришло время. — отвечает он.
Я стою позади него и смотрю на него через его плечо, не в силах оторвать взгляд, пока он не понимает, что я в комнате. Он встает, целует меня в голову и говорит:
— Я буду дома позже сегодня вечером.
Я крепко зажмуриваюсь, ругая себя.
Как я мог не вспомнить?