— Ну, нам их не придется ловить, — уверенно сказал Омфри: я работал здесь два года назад и вселил им должное почтение к правительству!
— Ладно, я пошлю за ними! Сколько человек вам нужно? — сказал Конлей. В голосе его звучали нотки неудовольствия.
— Сто двадцать душ! — ответил Омфри: — мы будем платить им шиллинг и три порции еды в день, и по пачке табаку в неделю. К среде мы будем их ждать здесь.
— Хорошо ответил коротко Конлей и вышел, чтобы отдать соответствующие приказания своим людям. Понедельник и вторник мы посвятили на распределение нашего багажа на тюки по 50 англ. ф. каждый — законную норму тяжести на человека.
Ко вторнику, вечером, еще не было ни слуху, ни духу о наших носильщиках, но под утро в среду мы услышали за окнами топот многочисленных босых ног и строгие оклики лиц, пытавшихся поставить этот босоногий отряд в некоторое подобие правильной линии. Мы вышли взглянуть на них. К нам подошел констэбль Денго и доложил:
— Тобада![1] — Вот они, эти черные дурни!
И он рассказал, как провел те двое суток, которые назначены были ему для набора носильщиков. Слух о том, что „Моринда“ высадила на берег четырех белых, отряд полисмэнов и порядочное количество поклажи, моментально разнесся по стране и, конечно, дошел и до жителей Вайма и Кайвори, и они не замедлили дать тягу. Исчезновение их из поселков было мгновенным. Впоследствии, познакомившись с методами Омфри обращаться с туземцами, увидев его безошибочное уменье разбираться в людях, открывать и выводить на чистую воду тех, кто пытался надуть его, я понял, почему дикарям не хотелось сопровождать нас.
Как предводитель отряда полицейских, посланных за людьми, он сыграл на той особенности туземцев, что они совершенно не могут переносить долговременного отсутствия из своих деревень без того, чтобы не заболеть мучительною тоскою по родине.
Прибыв в селение Вайма и Кайвори, полиция не выразила удивления, не найдя там ни одного мужчины. Был сделан привал, чтобы подкрепиться едою и отдохнуть. Все расселись вокруг огня и разговаривали, совершенно игнорируя женщин и детей, бродивших за их спинами и прислушивавшихся к их разговорам.
— Почему нас послали в такую даль за носильщиками? — спросил один из полисмэнов (разговор был предварительно прорепитирован).
— А потому, — ответил другой, — что прибрежные жители не способны носить тяжести по горам, куда лежит наш путь, они слабы для этого, на что они нам?
— А далеко ли до селений Мекео? — спросил другой полисмэн.
— Хорошим шагом мы придем гуда завтра! — был ответ.
Затем полисмэны отправились по дороге в Мекео. За ними увязался мальчишка-подросток, говоря, что и ему нужно идти в Мекео, но по пути он стал жаловаться на усталость и отстал от них. Для полисмэнов было ясно, что мальчик был выслан в качестве шпиона. Сделав привал в джунглях, вне поля зрения маленького шпиона, они увидели, как он быстро удирал по направлению к дому, очевидно убедившись, что полисмэны ушли в Мекео.
— Ладно, — сказал Денго: пусть он теперь порасскажет, кому следует, о том, что мы ушли в Мекео; жители Вайма и Кайвори вернутся домой, и мы их накроем ночью в их хижинах.
Расчет оказался правильным, и, набрав людей больше, чем нам требовалось, полисмэны согнали их под окна нашего бунгало. Не мудрено, что они все были в довольно угрюмом настроении.
После завтрака Омфри выстроил их в ряд, внимательно осмотрел каждого с ног до головы и выбрал наиболее подходящих по возрасту и силе, заверив их, что, как только найдутся для нас другие носильщики для горных дорог, он тотчас распустит их всех по домам.
После первого взрыва протеста, люди смирились; впрочем, ночью, усевшись вокруг костров, они громко сетовали на судьбу.
Мы рано улеглись, чтобы на утро заблаговременно отправиться в путь. Но едва мы успели обменяться пожеланиями доброй ночи, как послышалось шлепание босых ног на ступенях бунгало и тихий, но настойчивый голос произнес: „Тобада, тобада!“
Конлей вышел, раздосадованный тем, что приходилось вылезать из постели и подвергаться укусам москитов. Он обменялся несколькими словами на местном диалекте с пришедшим. Меня это не заинтересовало, так как я не знал этого языка. Но Омфри, прислушавшись к разговору, что-то сердито проворчал и, выскочив из постели, вышел к разговаривавшим. Вскоре он вернулся и пригласил меня последовать за собою.
Конечно, я встал и последовал за ним на веранду, где при свете большой лампы стоял туземец. Волосы его были растрепаны, сам он, видимо, сильно был утомлен, а его форма деревенского констэбля была вся в грязи и тине от пути, пройденного им в пироге с помощью багра.
— Деревня, откуда он прибыл, — сказал Конлей, — лежит в горном ущельи; это чуть не последний аванпост цивилизации и граница, где кончается правительственное влияние. По ту сторону гор, в области Капатеа, произошел серьезный взрыв возмущения против области Киведзи. Обе области не подвластны еще правительству, но лежат на самой границе культурной зоны, и старик говорит, что если не положить конец возникшей в них войне, то она охватит и соседние области. Он не знает точно, что там произошло, но очевидно дело обстоит серьезно.
— Чем же могу быть полезен я?
— А тем, что вы отправитесь в горы вблизи враждующих областей. Среди вас есть правительственный комиссар, констэбли. Если бы вы согласились распространить свою экспедицию на Капатеа и Киведзи, вы сделали бы доброе дело и избавили бы меня от необходимости идти самому на усмирение воюющих. Я старый человек, и переходы по горам для меня затруднительны. Будьте добрыми друзьями и займитесь этим.
— Уж лучше предоставить это Омфри, — возразил я.
— Тогда, — быстро сказал Омфри, — мы возьмемся за это дело. Пусть этот человек идет ночевать в бараки, а вы расскажете нам все, что вам известно о случившемся.
Мы закурили трубки и уселись поудобнее в креслах, приготовляясь слушать рассказ Конлея.
— Вы новичек в Папуасии, — сказал он, обращаясь ко мне, — и ради вас я остановлюсь несколько на положении дел в горных селениях.
Вот вкратце содержание того, что я узнал от Конлея.
Природа, создавая Новую Гвинею, очевидно, зло подшутила над нею. В самом деле, это — какая-то страна ужасов; для племен же, населяющих ее, она — поприще неустанной борьбы за существование, от колыбели и до могилы.
Действительно, туземцы живут под вечною угрозою смерти: если их не убьют и не съедят их враги, то им грозит гибель от неурожая на их каменистых плантациях сахарного тростника и сладкого картофеля. Вся добыча