Молчу. Слова застряли где-то глубоко, не могу их вытолкнуть. В голове пусто и звонко, как в колоколе. Чувствую, как пульсирует жилка на виске.
Понимаю, что это момент истины. Больше нельзя молчать, нельзя скрывать. Но как объяснить то, что сам до конца не понимаю? Как рассказать о том, что перевернуло всю мою жизнь?
Делаю глубокий вдох. Воздух обжигает лёгкие. Запах лилий становится удушающим.
— Не было другой семьи, Ульяна. — голос глухой, словно из-под земли. — Я... я не знал, что у меня есть дети. Ты думаешь, я тебе изменял, но я... я вообще не знал о том, что Рита была беременна.
Пауза. В зале вдруг становится тише, или это только мне кажется? Продолжаю, чувствуя, как каждое слово даётся с трудом.
— Это была случайная связь. За несколько лет до нашей встречи. Она была старше, замужем. Она мне не сказала ничего после. Мы расстались утром и, как мне казалось, больше никогда не думали друг о друге. Она была в другой жизни, а я даже не знал, что она могла быть беременной от меня.
Слова повисают между нами. Вижу, как меняется её лицо — недоверие, шок, растерянность. Глаза расширяются, губы приоткрываются. Она отшатывается, словно мои слова физически толкнули её.
Молчание. Оглушительное, тяжёлое, как перед грозой. Слышу своё дыхание — прерывистое, неровное. Сердце колотится где-то в горле. Жду. Жду её реакции, приговора, чего угодно — только бы не этой невыносимой тишины.
Музыка продолжает играть, но она словно доносится откуда-то издалека, приглушённо. Мир сузился до пространства между нами, до её глаз, в которых плещется целый океан эмоций.
Кто-то проходит мимо, задевая меня плечом, и я словно возвращаюсь в реальность. Зал, свадьба, люди вокруг. Но всё это не важно. Важна только она и то, что скажет сейчас.
Глава 19
Мы оба поворачиваемся к танцполу, словно по команде. Невидимая нить дёргает нас, заставляя отвести взгляд друг от друга. Молодожёны кружатся в центре зала, их лица светятся счастьем, которое режет мне глаза хуже яркого света софитов.
Невеста смеётся, запрокинув голову. Её смех звенит хрустальными колокольчиками над гулом голосов. Фата развевается вокруг неё белым облаком. Жених прижимает её к себе так бережно, словно держит в руках самое ценное, что у него есть в жизни.
Я своё потерял.
Краем глаза вижу профиль Ульяны. Резкие тени от софитов подчёркивают скулы, делают черты острее, чем я помню. Она смотрит на танцующих, но взгляд расфокусирован, устремлён куда-то внутрь себя. Ресницы дрожат.
Я сглатываю горький ком. Горло саднит, словно наждачной бумагой прошлись. Когда-то мы с Ульяной тоже так танцевали. На нашей собственной свадьбе. Помню вес её руки в моей ладони, тепло пальцев сквозь кружевные перчатки. Помню, как она наступила мне на ногу и прошептала "прости" прямо в ухо, обдав тёплым дыханием.
Музыка меняется на более медленную композицию. Виолончели тянут низкие ноты, вибрация проходит тело, оседает тяжестью в груди. Запах лилий из свадебных букетов становится удушающим, приторным. К горлу подкатывает тошнота. Я чувствую, как пот выступает между лопаток, как рубашка липнет к спине. Галстук душит.
Нужно говорить. Нужно выпустить наружу всё то, что гноилось внутри столько лет, отравляло каждый день, каждую ночь. Слова скребутся в горле, как живые существа, рвутся наружу.
— Рита нашла меня, только когда её муж умер, — голос звучит чужим, сдавленным, словно через плохую телефонную связь. Откашливаюсь, пытаясь прочистить горло, но это только усиливает жжение. — Я не знал, что у неё есть дети. Она не хотела ни меня, ни моих денег. Она просто хотела, чтобы девочки знали, кто их настоящий отец.
Пауза. Тишина между нами плотная, осязаемая, несмотря на шум вокруг. Я вижу, как Ульяна поворачивает ко мне голову. Движение медленное, осторожное, словно она боится, что резкий поворот что-то сломает. В воздухе между нами искрит напряжение.
— Я... я хотел всё рассказать тебе. Каждый гребаный день хотел, — продолжаю. Каждое слово даётся с трудом, словно я выплёвываю осколки стекла. Они царапают гортань, оставляют металлический привкус на языке. — Но ты уже была беременна Машей. Рита настояла на том, чтобы я молчал. Она убедила меня, что так будет лучше для всех.
Тот разговор был крайне сложным. Но ей удалось меня убедить. "Не разрушай их семью," — сказала она тогда. "У твоей жены будет ребёнок. Зачем ей знать о моих девочках? Это только всё усложнит." И я, идиот, согласился.
Руки дрожат. Я сжимаю их в кулаки, но это не помогает. Дрожь поднимается по предплечьям, расходится по всему телу. Моргаю, прогоняя влагу из глаз.
— Девочки же... девочки не смогли меня принять поначалу. Мы почти не встречались. Говорить было не о чем. — Слова застревают, я делаю паузу, набираю воздуха. Лёгкие горят. — Сначала были слишком малы, потом стали подростками. А этим вообще ничего не нравится.
Помню их холодные взгляды на первой встрече. Односложные ответы на мои неуклюжие попытки завязать разговор. Как Катя, пряталась за спиной матери, выглядывая одним глазом. Света, смотрела на меня с таким презрением, что хотелось провалиться сквозь землю. "Ты не наш папа", — бросила она тогда. "Наш папочка умер.".
Свет софитов бьёт в глаза, заставляя щуриться. Я поднимаю руку, потираю переносицу, пытаясь унять начинающуюся головную боль. Пальцы пахнут металлом от монет, которые нервно перебирал в кармане всё время, пока искал в себе силы подойти к Ульяне.
— Когда выросли, переехали... что-то поменялось. Звали меня в гости каждый раз, как приезжали к матери.
Поворачиваюсь к Ульяне. Движение даётся с трудом, словно я ржавый механизм. Заставляю себя посмотреть ей в глаза. Они огромные, потемневшие, зрачки расширены в полумраке. В них плещется целый океан — боль, недоверие, что-то похожее на жалость. От последнего становится совсем невыносимо. Не надо меня жалеть. Я не заслуживаю ничего кроме презрения.
Кожа на лице горит, словно обожжённая. Щёки пылают, жар расползается по шее, спускается ниже. Сердце колотится где-то в горле, перекрывая доступ воздуха. Пульс отдаётся в висках, в кончиках пальцев. Я чувствую себя выпотрошенным, вывернутым наизнанку. Все защитные стены, которые я так старательно возводил годами, рушатся одна за другой.
— Я жалею, что послушался её. — Слова вырываются сами, горькие, как полынь, обжигающие язык. — И вот мы здесь. Их у меня никогда по-настоящему не было, но я потерял тебя, потерял Машку... Ты должна была узнать правду раньше.
Последние слова я почти шепчу. Они теряются