Девушка рванулась было прочь, но тут же сдалась и, закрыв лицо рукавом, разрыдалась в голос. Юноша глядел совершенно беспомощно – с того момента, как я их окликнул, он, будто оцепенев, не проронил ни слова.
Его спутница успела переодеться – теперь на ней было тёмно-фиолетовое кимоно, которое в лунном свете ещё больше подчеркивало белизну кожи. Похоже, этот наряд она выбрала специально, чтобы в нём свести счеты с жизнью.
– Мы не можем жить дальше… – сказала она умоляющим голосом, подняв ко мне залитое слезами лицо. Слушать это я не собирался и, велев им возвращаться в дом, первым двинулся по тропинке обратно.
У колодца на заднем дворе я вымыл ноги, и пара последовала моему примеру. Обувь моя стояла у входа, поэтому я шагнул в кладовую, которая служила им спальней и уже оттуда прошел к себе. Из-за перегородки ещё какое-то время слышались приглушенные женские рыдания, но я, решив не обращать на них внимания, вскоре провалился в сон.
На следующее утро, пятнадцатого июля, я проснулся от громкого гула из-под земли. Было почти шесть утра – это я знаю точно, потому что торговец камабоко тоже проснулся, вынул откуда-то большие золотые часы и, поднеся их к свету, пробивавшемуся сквозь щели между ставнями, громко объявил время.
Спать никому из нас больше не хотелось, поэтому мы раскрыли окна и, усевшись на веранде, закурили сигареты. Свежий утренний воздух холодил кожу. Меж тем в кладовой тоже открыли ставни; зашевелились и хозяева в большой комнате. Всех разбудил подземный гул. Впрочем, для крестьянского дома час был не такой уж и ранний. Соседи через дорогу тоже проснулись, и я видел, как там во дворе, завязывая соломенные сандалии, разговаривают о чем-то Томэкити и Харутаро. Вскоре появились и остальные – Кумэ, Киндзи и Синсю; все собирались приступить к работе. Я ещё не успел позавтракать, поэтому решил, что нагоню их позже.
Пока я бездумно смотрел на товарищей, Томэкити обернулся и, заметив меня, махнул рукой, давая понять, что они пойдут вперед. Один за другим все скрылись со двора: Кумэ, Харутаро, Томэкити, Синсю, Киндзи.
Примерно через полчаса вышли из дома и мы – я, торговец камабоко и молодая пара, которая собиралась совершить двойное самоубийство. Девушка была в том же фиолетовом кимоно, что и ночью, и я начал злиться: значит, эти двое опять за своё!
– Я собираюсь в Акимото. Идёмте со мной. Там я найду провожатого, чтобы вас отвели в Инавасиро, – велел я тоном, не допускающим возражений. Юноша слегка кивнул, девушка же так и не подняла головы. Мне в тот момент подумалось, что ему умирать уже расхотелось, а она все продолжала цепляться за свою безумную идею. Или, быть может, парень изначально не слишком этого желал и просто пошёл на поводу у подруги, которая сумела даже притащить его в горы. При этой мысли её упорство вдруг показалось мне очень трогательным.
Мы отправились в путь по той же дороге вдоль реки Нагасэ, которая вчера привела меня и моих спутников в Акимото. Погода была не хуже, чем накануне: в синем небе надо головой не было ни облачка. Через пару тё мы дошли до небольшого горного ручья, стекавшего с Кобукасавы; оттуда одна тропа уходила в сторону Акимото, другая – вверх по течению, к деревне Нагасака.
Торговец камабоко простился с нами на этом перекрестке и свернул на тропу, забиравшую немного вверх, сквозь густые заросли низкорослого бамбука, скрывавшего его по пояс. Он остался в белой рубашке, сложив кимоно в узел-фуросики, а дорожную сумку закинул на плечо – и шагал торопливо, так что белая рубашка быстро затерялась среди зелени.
Сам я, сопровождаемый упорно молчащей парочкой, направился к месту слияния речек Нагасэ и Оно. Вскоре мы заметили на холме возле дороги деревенских детишек – человек десять; самым младшим было лет по пять-шесть, старшим – около десяти. Видимо, они всей гурьбой пришли сюда играть – школы поблизости не имелось, а для того, чтобы помогать по хозяйству, они были ещё слишком малы. В это время года шелковичные черви требуют много хлопот, так что взрослые наверняка были заняты, а ребятню отослали из дома, чтобы не мешали, вот они и бродили целыми днями по округе.
Стоя на вершине холма, дети с любопытством глядели на нас. Я тоже засмотрелся на них, и мне пришло в голову, что там, возможно, есть и малыши из той семьи, у которой я только что останавливался на ночлег. Крестьянские ребятишки похожи друг на друга, но мне почудились на холме те, кто вчера дрожал от страха у очага или молча вслушивался в подземный гул. Разумеется, я не знал, где чей ребенок, но решил просто поискать знакомые лица – и если найду, окликнуть и поздороваться.
Ровно в этот момент всё и случилось. Было семь сорок утра. Я почувствовал, что земля пришла в движение, и толчки были не похожи на предыдущие – теперь всё буквально ходило ходуном. Я инстинктивно присел на корточки. Раздался чудовищный, жуткий рёв – не знаю, был ли то звук землетрясения или извержения вулкана, но он, казалось, поднимался откуда-то из самых недр земных. Девушка рядом со мной потеряла равновесие и упала на колени. Я попытался встать, но последовал новый толчок, бросивший меня обратно на землю, так что пришлось опереться на руку. Я стал искать глазами детей, но их не было видно – наверное, тоже пригнулись. Над холмом клубами стояла пыль.
Подземные толчки пока утихли, но я, уже наученный опытом, поднимался осторожно. Парень рядом помог подняться девушке.
Тут я заметил, что на вершине холма начали появляться детские головы – одна, потом другая. Когда показались все, я услышал детский голос, который громко, нараспев закричал:
– Что за шум? Сделай «бум»!
Еще несколько детей подхватили, оглушительно завопив:
– Что за шум? Сделай «бум»!
Я отчетливо видел: несколько детей стояли лицом к горе Бандай и выкрикивали эти непонятные слова во все горло:
– Что за шум? Сделай «бум»!
Да, именно так. Не успел утихнуть этот странный хор – то ли песня, то ли вопль, – как раздался оглушительный взрыв. Меня отбросило на целый кэн[98] вправо и с силой впечатало в землю. Громовые раскаты звучали вновь и вновь, земля тряслась не переставая. В какой-то момент я глянул на гору Бандай – и успел увидеть, как в небо взметнулся столб огня и дыма, в считаные мгновения поднявшись в два раза выше самой горы. Её и