Он хмыкает, сует руки в карманы и уточняет:
– Не был уверен, что вел себя, как хороший мальчик?
– Типа того. Она же могла увидеть.
– Она и так увидела достаточно. Но это ее не напугало, я прав?
– Там была Илона.
– Капрал, – Чистяков вздыхает и достает руку из куртки, чтобы крепко сжать мое плечо, – согласен, решение неоднозначное. Но твоя девочка была похожа на воина, сказала, нам проще ее вырубить, чем удержать. Очень переживала. И по итогу все сделала правильно, мастерски раскидала вопросы с твоим дядей, уговорила таксиста везти твое тело… А если бы у тебя что-то было с Ракетой, ты не смог бы остаться с Даней, даже если бы она этого и не увидела. Так мне показалось.
Молчу, нахмурившись. Потом криво улыбаюсь и пытаюсь отшутиться:
– Я что, похож на моралиста и романтика?
– Ты удивишься, насколько. Извини, если я оказался не прав.
– Порядок. Я просто не мог понять.
Друг хлопает меня по плечу, и мы коротко обнимаемся.
А потом я еду домой, и успеваю до приезда Коли. Прячу мокрые вещи, принимаю горячий душ и залезаю под одеяло. Набираю номер Чернышевской и даже дыхание задерживаю в ожидании ее ответа.
– Алло?
– Привет, родная.
– Привет. – Ее голос теплеет, я слышу в нем улыбку.
– Как день?
– О, хороший, девчачий такой день. Я присылала тебе фотки, не видел?
– Видел, – я тоже улыбаюсь, – просто хотел услышать твой голос.
– Рус… – она вздыхает, – когда-нибудь я перестану тебя смущаться.
– И не надейся, птичка. Даже спустя двадцать лет я найду, на чем тебя подловить. Ты так мило краснеешь.
– Спустя двадцать лет? Раньше ты говорил, что так далеко не планируешь. Что через неделю можешь быть в аду или в тюрьме.
– Меняюсь.
– Рада слышать, волчонок. А как твой день?
– Да так, – стараюсь извернуться и соврать не слишком уж сильно, – ничего особенно приятного. Сейчас буду делать ингаляции. Твои любимые.
Чернышевская смеется и одобрительно сообщает:
– Умница. Ладно, Рус, у меня там ванна набирается, я пойду, ладно?
– Пришли мне оттуда фотку.
– Рус! – восклицает возмущенно, но фальшивит, я слышу.
Смеюсь радостно:
– Пришлешь, Дания, я же знаю, что пришлешь.
– Такой самоуверенный! Так и хочется тебя обломать…
– Ну хоть коленочку, которая сексуально выглядывает из пенки, м-м-м?
Чернышевская рвано вдыхает и сдавленно бормочет:
– Невозможный человек! Все, Капралов, я пошла.
– Я тебя люблю.
– И я тебя тоже.
Скинув звонок, утыкаюсь своим пылающим лицом в подушку. Она меня тоже. Она меня тоже.
Глава 30
Дания
Уставившись застывшим взглядом в книгу, я боковым зрением отслеживаю каждого, кто заходит в класс. Вроде бы понимаю, что Артур с Ильей ничего делать сейчас не будут, но мне все равно не по себе. Слишком хорошо помню, как они разглядывали мое нижнее белье. Кожа все еще зудит от неприятных ощущений.
Но, что странно, ни одного из двух зачинщиков моей травли до сих пор нет, хотя обычно они приходят раньше всех и торчат в холле до звонка. К тому же весь класс ведет себя так, будто я хамелеон и мастерски сливаюсь со стеной.
Марат Читаев: Кошка, ну как обстановка?
Книжные ожиДАНИЯ: Эм… да как-то очень ровно пока.
Марат Читаев: И тебе это не нравится?
Книжные ожиДАНИЯ: Меня это напрягает.
Марат Читаев: Может, испугались вчера? Когда ты орала. Я бы испугался.
Книжные ожиДАНИЯ: Не знаю, Марик…
Марат Читаев: Ты мне когда голосовухи в три часа ночи записываешь, я тоже знатно подсыкаю.
Книжные ожиДАНИЯ: А кому мне еще орать в личку на сюжетные ходы??
Книжные ожиДАНИЯ: Лучше расскажи, как ты? Как твоя новая любовь?
Марат Читаев: Я оскорблен иронией в твоем вопросе!
Марат Читаев: Или это не ирония?
Книжные ожиДАНИЯ: Ахахаххаа
Книжные ожиДАНИЯ: Это ирония, Марик, оскорбляйся на здоровье.
Книжные ожиДАНИЯ: Так как там новая девочка?
Марат Читаев: Да чет я запутался малясь.
Книжные ожиДАНИЯ: Порефлексируем?
Марат Читаев: У меня математичка ворвалась в класс. Напишу позже. Люблю!
Книжные ожиДАНИЯ: Люблю.
Улыбаюсь и поднимаю голову в тот момент, когда в кабинет заходит Адаменко. Всего на секунду мы пересекаемся взглядами, но я проваливаюсь в такую вязкую обиду и практически осязаемую ненависть, что по коже тут же ползут неприятные мурашки. Через несколько мгновений Илья отводит взгляд и идет к своему месту. Просто как будто меня не существует, и более того – никогда не существовало раньше.
Сбитая с толку, я таращусь на него непонимающе, и вдруг обращаю внимание на ссадину на скуле. Как будто его лицом по асфальту возили.
Приглядевшись, понимаю, что Адам вообще весь какой-то дерганый, но, даже когда оборачивается к Жанне на заднюю парту, меня все равно старательно игнорирует.
В голове кружатся очевидные догадки, но я не решаюсь озвучить их в своей голове напрямую.
Правда, когда уже после звонка появляется Артур, мне все становится понятно. У этого на подбородке расцветает большой синяк, и он так же делает вид, что меня не существует в одном пространстве с ними.
Хватаю телефон и пишу Капралову:
Даня: Что, говоришь, ты вчера делал?
Руслан: Ничего особенного.
Даня: Я сейчас приеду.
Руслан: Зачем, птичка?
Даня: Чтобы свернуть тебе шею.
Руслан: Какая грозная! Можешь не лететь ко мне на тяге собственного гнева, я все равно дома, и никуда отсюда не денусь.
Руслан: *Фото*
На фотографии Рус прилежно лежит в постели, как и полагается больному. На нем, разумеется, нет футболки, а черные боксеры небрежно прикрыты одеялом. Приближая фотографию, разглядываю пресс, четко очерченные грудные мышцы, ключицы со впадинами, нежную кожу на шее, красивое лицо. Соображать начинаю, кажется, спустя вечность. Вот ведь зараза, специально это сделал!
Весь оставшийся урок я украдкой беспокойно ерзаю. Что-то записываю, но взглядом все время убегаю к Адаменко и Базоеву. Когда удается разглядеть их ссадины, внутри что-то неприятно сжимается. Если по-честному, я думаю, что они это заслужили. Больше года одноклассники кошмарили меня всеми доступными способами, и заплатили за это всего лишь парочкой синяков. На мне, конечно, не было ни одного, потому что моральное насилие следов не оставляет, но от этого не становится менее болезненным.
Поэтому волевым решением остаюсь в школе, а не лечу к Капралову. А после последнего урока и вовсе демонстрирую чудеса выдержки и иду к Инессе Евгеньевне на разговор.
– Проходите, Дания, – улыбается она и