Глаза мои прочёсывали комнату — не как гость, а как хозяин, чья тень знает каждую неровность стен. Кровать. Шкаф. Зеркало с трещиной — она смотрела в него, когда притворялась спящей.
Я видел, как дрожали её ресницы. Видел, как под плащом напряглись бёдра, когда мой палец коснулся её шеи.
“Моя девочка, — пронеслось в голове с какой-то насмешливой гордостью. — Может быть, ты бы смогла обмануть другого. Но не Главу Тайной Канцелярии!”
Однако, браво! Браво за ту секунду, когда у меня дрогнуло сердце. Редко кому удавалось довести меня до этого. Дрогнула от мысли, что она могла не удержаться и сорваться вниз. По-настоящему.
Я ещё раз посмотрел на плащ и подоконник: она не упала. Она не прыгнула. Она устроила это. Она сыграла на моём страхе — на том самом, что я не хотел признавать: что однажды я найду её мёртвой, а не принадлежащей мне.
Словно чувствовала, что я боюсь за неё. Боюсь, что она убежит туда, где я не смогу защитить.
Я вышел из комнаты. Не торопясь. Я знал каждый ход, каждую ловушку, каждый скрытый проход в этом замке.
Он был моим гнездом задолго до того, как я научился притворяться человеком.
Она пыталась стереть следы, но оставила больше, чем следы — она оставила намёк. И я — охотник, чьё сердце бьётся в такт её страху — ловил его, как ловят дрожь в воздухе перед грозой.
Запах её ускользал. Становился тоньше, как нить, связывающая нас. Но я не нуждался в нём. Я знал этот замок лучше, чем собственное сердце. Каждый камень помнил мои шаги. Каждая тень — мои приказы. Каждая башня — мою ярость.
И сейчас я видел следы. Здесь она взяла одеяло. Вытащила из-под старого пыльного покрывала. Даже заправила обратно, но не учла, что я годами не трогал эти комнаты и знаю каждую складку.
Здесь тоже пропало одеяло. Ей холодно. Сюда она тоже заходила. Ручка двери не в том положении. Но отсюда она ничего не взяла. Идём дальше.
Она дёргала ручку моего кабинета.
Ручка не в том положении.
— Где моя умница-девочка? — прошептал я не вслух, а внутрь, туда, где плоть срастается с чешуёй, а пульс — с пламенем.
Я был горд. Да, она наследила! Она не глупа. И это восхищало. Человека она ещё могла бы обмануть. Дракона — нет. Но откуда она могла знать, что дракон следит за каждой монетой в своей сокровищнице. Как она лежит. И если кто-то тронет её, он заметит. Сразу же. Это у меня в крови.
Каждая вещь рассказывала мне о том, что происходило здесь, пока меня не было.
— Довольно игр, — сказал я тишине.
И шагнул в коридор — не человек, не зверь, а то, что рождается, когда одержимость становится плотью.
Я поднимался в башню, чувствуя, как сердце замирает. Я чувствую её запах, я слышу её. Тихая, как мышка. Она спряталась.
Усмехнувшись, я открыл дверь, слыша, как всё замирает от того, что я уже здесь.
Глава 33. Дракон
Дверь скрипнула — не резко, не громко, а с той мягкой, почти вежливой нотой, с которой входят в спальню ночью, чтобы не разбудить спящего.
Но я не спала.
Я лежала, свернувшись клубком под старым полотном, одеялами и обломками мебели, прижав ладонь к носу и рту, чтобы заглушить собственное дыхание, будто могла стереть себя из реальности одним только усилием воли.
Сердце колотилось так, что, казалось, оно вот-вот вырвется из груди и бросится к нему первым — предательское, живое, неспособное притвориться мёртвым, как моя надежда на побег.
Шаги. Медленные. Уверенные.
Слишком уверенные для человека, ищущего кого-то в темноте. Они ступали по камню не как осторожный гость, а как хозяин, чьё право на эту тьму было выстрадано веками.
Я видела их — его сапоги из чёрной кожи с золотыми застёжками, блестящие даже в этом мраке, будто они тоже были частью его власти. И в этом блеске — ужас. Потому что если он здесь, то мой план рухнул. Если он здесь, значит, он всё понял. Понял, что я попыталась его обмануть.
— Мышка… — прозвучало в тишине, и голос его был тише, чем скрип половицы под его весом, — ты здесь. Я знаю.
Я не шевелилась. Не дышала.
Даже пульс, казалось, замер, будто понял: выдать — значит умереть.
Но внутри всё бушевало — не страх, нет, это была паника, мокрая, липкая, цепкая, как паутина.
Откуда? Как? Я ведь всё устроила — оставленный плащ, следы на подоконнике, распахнутое окно, хлопающее на ветру, как последнее, что от меня осталось.
Я сделала всё, чтобы он поверил, что я бросилась в пропасть, что моя плоть разбилась о скалы, а не дрожит здесь, в пыльном углу башни, под гнилыми одеялами и обломками прошлого.
Он не стал искать.
Он просто подошёл. Наклонился. И одной рукой — легко, как будто поднимал игрушку — сдвинул тяжеленный сундук, за которым я пряталась.
Глухой скрежет дерева по камню разорвал тишину, как крик.
Пыль поднялась столбом, и в этом облаке я увидела его — чёрный плащ, чёрную маску, чёрные перчатки. И глаза. Жёлтые, змеиные, нечеловеческие — те самые, что смотрели на меня в охотничьем домике, когда я теряла себя в его прикосновениях. Те самые, что пожирали меня взглядом.
Он опустился на корточки. Медленно. Почти церемонно. Снял перчатку — не торопясь, не для угрозы, а как будто раздевался перед чем-то сокровенным. Я почувствовала прикосновение голой ладонью к моей щеке.
От этого прикосновения по телу пробежала волна — не ужаса, нет, гораздо хуже: желания. Глубокого, мучительного, позорного.
Потому что кожа помнила. Помнила, как эти пальцы заставляли меня стонать, как они входили в меня, как они принуждали тело признать: «Я жива. Я хочу. Я твоя». И сейчас, в этом моменте, когда я должна была сжаться в комок от страха, я просто задрожала.
— Прекрати лежать на холодном полу! — сказал он, и голос его был резче, чем я ожидала — почти раздражённый, будто я обидела его тем, что прячусь, будто я нарушила какое-то незримое обещание, данное в охотничьем домике.
Он встал. Отступил на шаг. И жестом — не приказом, нет, просто движением указательного пальца в воздухе — позвал меня.
И в этом жесте я увидела всё. Как он двигал этим пальцем по моему животу.