— Скажи что-нибудь! Как мне вернуться в своё тело.
— Я очень любила приятные ароматы. Придворный алхимик, Хосе Паскуаль, создал мне два разных аромата для поднятия духа. Говорят, он может предсказывать судьбу, но я в это не верила.
Бланка говорила какую-то чушь. Мне бы хотелось подойти и хорошенько встряхнуть малахольную за плечи, но не было сил. Я сидела, прикованная к своему месту, к этому телу, как ценная и редкая птица на привязи.
Что настоящая Бланка там бормочет про духи? Нашла время думать о туалетной воде, неужели при дворе её брата-короля не было приличных парфюмеров! Да это же дом Франции, по сути дела!
И только я собиралась спросить, как образ Бланки начал таять. Как мартовский снег под солнцем.
— Передай ему, что я довольна, — послышался негромкий шёпот, и призрак ушёл. Навсегда.
В моей душе сделалось так тихо, будто на погосте в безветренный ясный день. В такой не боишься призраков, а вспоминаешь об ушедших тепло и радостно. Думаешь, что им тоже хорошо там, где они сейчас.
Но мне-то что делать? Понятно. Искать парфюмера. Как там говорила Бланка? В его силах предсказывать будущее? Надо расспросить Ирен, она что-то тоже болтала о парфюмере, да я тогда не слушала. Верила, что сама вернусь в своё тело, стоит только спасти Бланку.
— Ничего такого я не говорила, ваше величество! — всплеснула руками Ирен, когда я пересказала ей сон. Конечно, не стала говорить, что видела в нём настоящую Бланку, которая больше не вернётся.
Когда я покину это тело, а я была намерена это сделать, то королева умрёт.
К радости многих, подумала я с грустинкой. Но это не мои проблемы!
— Говорила, что он охальник, так и есть, ни одной юбки не пропустит. Даже меня соблазнить пытался, но я ему показала на зубочистку.
Ирен погладила себя по поясу, к которому крепила маленькие ножны с кинжалом внутри.
— А он?
— Он говорил, что я ещё увижу, что его любовь настоящая. И в ней нет и тени греха. Ага, так и поверила!
— Ну а что ещё сказал?! Ирен, миленькая, вспоминай!
Очень удачно, что герцог оставил нас в карете одних, не подсадил даже свою протеже.
Ирен наморщила лобик и сказала:
— Что его духи могут изменить судьбу. Мыло с драгоценной пыльцой растёртого граната подарил. Сказал, что оно моё желание исполнит, да так всем говорят. Верить мужчинам нельзя!
Это точно! Зато теперь я поняла, кто именно виновен в моём переносе сюда. И даже мысленно набросала план, как мне до этого охальника добраться!
Глава 46
Через день такой изматывающей езды в карете я слегла. Вернее, сделала вид, что занемогла, хотя в этом моём представлении, поддержанном верной Ирен, была немалая доля правды. Всё тело горело, каждая мышца кричала о боли, и не было ни единого кусочка истерзанной плоти, которая бы не молила об отдыхе.
Блин.
Я мысленно скривилась от собственной привычки. Всё чаще я думала, как Бланка. Говорила, как она. Даже верные слуги герцога больше не смотрели на меня как на чужачку — теперь в их взглядах читалось что-то между уважением и опаской.
Фабиа, несмотря на свою преданность герцогу (и мужу, который верхом следовал за нами рядом с предводителем), тоже подыграла моему «недомоганию». Видимо, её тоже достала эта бешеная гонка, будто мы опаздывали на войну.
И герцог таки сделал привал. В самый солнцепёк, но сделал.
Разбили шатры как раз на краю леса, откуда уже виднелась узкая полоска моря вдали. Я едва сдерживала дрожь в ногах, когда шла к своему шатру, но стоило мне упасть на походную кровать и вытянуть ноющие конечности, как волна блаженства накрыла меня с головой.
Какое же это счастье — просто лежать, когда устал, а не когда тебе позволят!
Я закрыла глаза, впитывая эту крохотную победу, но в тот же миг кожу обожгло знакомое ощущение — на меня смотрят. Не с материнской тревогой, как Ирен, и не с холодным любопытством, как Фабиа.
Он.
Я открыла глаза.
Герцог стоял у входа, застывший, как тень. Ошибиться было невозможно — его присутствие я чувствовала кожей, будто горячее дыхание пустыни, в которой никогда не была, но которая преследовала меня с самого детства.
Готовая испепелить дотла. Или оставить в живых — но ослабить настолько, чтобы лишить воли.
— Вы выглядите здоровой, ваше величество. И весёлой. — Его голос, низкий и насмешливый, скользнул по моим нервам, как лезвие. — Улыбаетесь. Рад, что всё не так плохо, как мне доложили.
Я не собиралась вставать, но медленно приподнялась, чтобы он не смотрел на меня свысока. Нарочно тянула время, чтобы он видел: мне худо от его оков.
Он, конечно же, и не думал жалеть. Сел за стол в шатре, откинулся в кресле и уставился на меня с тем же холодным любопытством, с каким смотрят на зверька в клетке.
— Я прошу освободить меня от ваших кандалов. — Голос дрогнул, но я не позволила ему сорваться. — Они мучат меня.
— Не дают сбежать? — Он усмехнулся. — Потерпите, ваше величество. Остался день пути — и мы будем в столице.
Последнее слово он произнёс так, будто это было проклятие.
— Оковы не могут причинять вам вред, если вы будете рядом со мной.
— Да что вы говорите, ваше сиятельство?! — сорвалось с губ, прежде чем я осознала. Я вскочила на ноги — и тут же пошатнулась.
Не из хитрости. Не для жалости. Просто тело отказало.
А он…
Он двинулся.
Быстрее, чем я успела упасть. Его пальцы сомкнулись вокруг моего запястья, и в тот же миг по жилам пробежал огонь — не обжигающий, но цепкий, будто сама тьма впилась в меня, не желая отпускать.
— Вы подумаете, что я специально, но это не так! — вырвалось у меня, хотя сердце бешено колотилось, а в голове звенело. — Нечего так иронично поднимать бровь, ваше сиятельство!
Но когда он касался меня, слова теряли смысл.
Мне хотелось молчать.
Потому что между нами вилась та самая тёмная нить — та самая, что связала нас с момента его клятвы. И я, как мотылёк, уже не могла оторваться от этого пламени.
Обожгу крылья. Сгорю. Но всё равно полечу.
Он был выше, но если закрыть глаза — я чувствовала его тень за спиной, огромную, как крылья ночной птицы, призванной уносить души грешников в преисподнюю.
И я боялась встретиться с ним взглядом.
Потому что в его синих глазах-омутах тонула воля.
— Я слабею из-за ваших