Взгляд мазнул по итоговой цифре — через все этапы, даже с учетом того, что мы начали почти месяц назад, прошло чуть больше девяти тысяч человек. Увы, даже те, кто сейчас на передовой, были допущены экстерном, просто потому что у нас не было выбора. Но цифры растут, и чем дальше, тем быстрее этот процесс будет идти.
— Что сам думаешь?
— Зеленые. Процент тех, кто даже в выпускных ротах готов выполнять приказ офицера несмотря ни на что — не больше четверти. Будут столько думать на поле боя — не успеют выбраться из-под первого же залпа накрывшей их артиллерии.
— Иногда думать полезно, — я вздохнул. Может быть, все же есть возможность превратить эту слабость в силу?
— Я видел, как целому взводу бросили под ноги учебную гранату, так они разбежались в разные стороны. В разные! — Огинский не сомневался. — И все: была боевая единица, способная выполнять боевые задачи, и не стало ее. Раньше как-то не доводилось думать, насколько даже старая базовая подготовка наших солдат выделяет их по сравнению с гражданскими. По крайней мере, если рядом думающий офицер.
Совершенно верно сказано: думающие офицеры решают. И вот еще одна наша сила. Сила, которую еще не видят враги и до конца не осознаем мы сами — у нас этих офицеров очень много! Не кадровых! А тех, кто начинал еще со 2-м Сибирским, пройдя рядовыми в Маньчжурию и став сержантами в Корее, кто продолжал учиться и честно заслужил свои унтер-офицерские погоны, и сейчас готов принять минимум взвод. Этот резерв позволял нам не просто нагонять мясо под знамена Новой Конфедерации, но и делать из них армию.
Главное, успеть.
— Что-то узнали про те диверсии? — я спросил про взрывы на мостах.
К счастью, они не помешали Брюммеру отбить атаки, но… Для этого японцам Акиямы пришлось рискнуть головой. Подвиг — это, конечно, повод для медали, но, коли до него дошло, значит, мы где-то недоработали.
— Студенты, — Огинский сказал только одно слово, а уже все стало понятно.
— Сколько?
— Пятеро. Их приехало всего пятеро, собрали старых товарищей, выпили вместе… А потом, как говорят задержанные: все пошли жечь чужаков, и они пошли.
— Может, все это быть случайностью?
— Точно нет. Уж слишком четко каждую из групп вели в нужные точки, а по пути оказалось все необходимое для поджога. Ну и когда мои люди попытались их остановить, не было никаких сомнений, сразу открыли огонь.
Мы вздохнули почти одновременно.
В чем главное паскудство ситуации? Даже не в том, что из-за толпы идиотов погибли десятки, а могли бы и тысячи хороших солдат. Солдаты и так всегда гибнут за чужую глупость. И не в том, что кто-то готов верить в красивые речи уверенно выглядящего старого товарища. Тоже обычное дело. Молодые предпочитают верить эмоциям, не фактам. А паскудно тут то, что потом приходят родители погибших…
Забирают своих мертвых сыновей. Хорошие люди, которые попали под каток вечного конфликта отцов и детей. Кто-то из них плакал, кто-то ругался, кто-то молча отводил взгляд, вот только ничего уже было не изменить… Я раньше часто говорил, что эта война — гражданская. Вот только раньше она была войной сторон света, может быть, немного классовой, но теперь Макартур, ни мгновения не сомневаясь, превратил ее еще и в войну семей.
Понимал ли он, понимали ли в Вашингтоне, к чему это может привести? Чего это будет стоить всей Америке?
— А что в Калифорнии? Есть оттуда новости? — Огинский сменил тему и бросил взгляд на стол, где лежали несколько стопок карт и других документов. Да, днем у меня была политика, а вот по вечерам я отслеживал ситуацию на всех фронтах и вносил корректировки в нашу общую стратегию. К счастью, пока все шло относительно по плану.
— Першинг продолжает подтягивать резервы к Солт-Лейк-Сити.
— Дальше не идет?
— Нет, создает угрозу сразу… — я кивнул на карту, где были отмечены ведущие от столицы Юты две дороги. Одна на Сан-Франциско, другая на Лос-Анджелес. — Как будто не очевидно, что атаковать они будут по обоим направлениям.
— Они бы, конечно, хотели, чтобы по трем, — хмыкнул Огинский, намекая на Макартура.
Вот только… Кто еще придет на пятый день с востока?
Глава 23
— Тихая ночь, дивная ночь… — где-то рядом за костром ополченцы напевали детскую песенку про Рождество. Впрочем, если люди могут позволить себе вспомнить детство, возможно, это значит, что они на самом деле счастливы? Сложно поверить в такое на войне, но… Люди пели.
— Как там нашего японского генерала зовут? — песни закончились, и солдаты перешли к болтовне.
— Странная фамилия, как-то связанная с задницами… Но он нормальный японец! Маленький, желтокожий, злой, как опоссум, но его слушаешь и веришь, что такой в бою не бросит! Наорет, но на себе вытащит!
Хасэгава прошел мимо резко замолчавших солдат с каменным лицом. Ну надо же — фамилия у него сложная!.. Последние двадцать лет Япония жила в странном состоянии. Вроде бы страна и развивалась, заставляя чувствовать гордость за многочисленные победы, им рассказывали о великой роли их нации, но в то же время… Не на словах, а на деле к европейцам относились лучше, чем к своим. И это в какой-то мере было понятно: сложно не начать боготворить тех, кого ты копируешь. И, даже бросив вызов, ты восхищаешься не столько своей победой, сколько дерзостью. Вот только детский страх, что в любой момент враг перевернет все вверх ногами — он всегда внутри.
Даже на другом конце света.
— У тебя не было ощущения, что однажды нас потреплют по голове, скажут, вы хорошо поработали, но пора и знать свое место? — Хасэгава дошел до штаба, где, как обычно, сидел за картами Иноуэ.
Они когда-то начинали в одной 1-й армии Куроки. Только Иноуэ командовал обычной дивизией, а Хасэгава — гвардейской, что означало, что именно его отправляли на самые опасные участки фронта. Увы, тогда эта гордость помешала ему расти. А Иноуэ — он первым заметил гений тогда неизвестного русского полковника, начал его копировать, и это привело его в кресло одного из правителей Сацумы и Новой Конфедерации. Правда, сам он, похоже, не испытывал от этого особой радости.
— К чему такие странные вопросы? — Иноуэ поднял на Хасэгаву тяжелый взгляд, и сразу стало понятно, что от былого боевого товарища осталось не так уж и много.
Он еще сам не понимал, как изменился, но