Гастон Д'Эрелль
Бельфонтен и убийство в море
Глава 1. Пароход «Одиссея»
Море в тот вечер было не просто морем – оно было театральной сценой. Тёмно-синее, чуть маслянистое, с бликами заката, как будто кто-то рассыпал по воде золотую пудру. Воздух пах солью, лимоном и дорогим табаком – смесь, от которой голова слегка кружилась, даже если ты не пил шампанского. А шампанского на борту «Одиссеи» было предостаточно.
Жюльен Бельфонтен стоял у перил, держа в руке бокал с чем-то бледно-янтарным, что официально называлось «аперитивом», а по сути было замаскированным абсентом. Он не курил, не играл в карты, не флиртовал с дамами – он просто смотрел на горизонт и думал о том, как странно, что человек может устать от убийств. Не от страха, не от крови – от самого факта, что за каждым трупом прячется чья-то глупость, чья-то жадность, чья-то боль. И всё это – в одном и том же порядке. Как в плохом театре. С теми же актёрами. С теми же криками. С теми же слезами, выдавленными по заказу.
– Месье Бельфонтен? – раздался за спиной голос, чуть надтреснутый, как будто его владелец только что смеялся или плакал. – Вы ведь тот самый Бельфонтен? Из Марселя?
Жюльен не обернулся. Он знал этот тип вопросов. Люди всегда думают, что если ты расследовал три громких дела – ты уже легенда. А если ты ещё и француз – то вообще почти Пуаро.
– Я тот самый, кто хотел бы допить свой аперитив в тишине, – ответил он, наконец поворачиваясь.
Перед ним стояла женщина лет сорока пяти, в платье цвета морской волны, с жемчужным ожерельем и слишком яркой помадой. В руках – бокал шампанского, в глазах – любопытство, приправленное лёгким вызовом.
– Мари-Клод Дюбуа, – представилась она, протягивая руку. – Моя семья владеет текстильными фабриками в Лионе. Мы едем в Афины – муж хочет купить антикварную виллу. Я – просто хочу солнца.
– Жюльен Бельфонтен, – ответил он, слегка коснувшись её пальцев. – Я еду… никуда. Просто плыву. Без цели.
– О, какой романтизм! – воскликнула она, прикладывая свободную руку к груди. – А я думала, вы едете расследовать что-нибудь жуткое. Убийство, например.
Жюльен усмехнулся.
– Мадам, если бы я ехал расследовать убийство, я бы выбрал поезд. Или самолёт. На пароходе слишком много людей. И слишком много… возможностей соврать.
– Ах, вот как? – она приблизилась, понизив голос. – Значит, вы считаете, что на корабле легче скрыть преступление?
– Нет, – спокойно ответил он. – Я считаю, что на корабле легче совершить преступление. Потому что все заперты вместе. Как в клетке. И каждый видит каждого. А значит – каждый должен врать. Чтобы выжить.
Она засмеялась – громко, искренне, чуть театрально.
– Вы мне нравитесь, месье Бельфонтен. Вы говорите, как герой романа. Только без плаща и без пистолета.
– У меня есть трость, – парировал он, слегка постукивая ею по палубе. – Этого достаточно.
Она кивнула, как будто приняла это как должное, и ушла, оставив за собой шлейф духов – что-то цветочное, с ноткой ванили. Жюльен снова повернулся к морю. Он не любил таких разговоров. Не потому, что был мрачным. Просто потому, что знал: за каждым таким «вы мне нравитесь» – стоит вопрос. А за каждым вопросом – подозрение. А за подозрением – правда. А правда, как он знал слишком хорошо, редко бывает приятной.
Ужин подавали в большом салоне, утопающем в хрустале, бархате и золочёной лепнине. Люстры сверкали, как короны, официанты двигались бесшумно, как тени, а музыка – лёгкий джазовый оркестр в углу – играла что-то негромкое, но навязчивое, как воспоминание, от которого не можешь избавиться.
Жюльен занял столик у окна – не потому, что хотел видеть море (оно всё равно было тёмным), а потому, что оттуда был виден весь зал. Привычка. Следователя. Шпиона. Человека, который слишком долго смотрел на людей и видел в них не личности, а… роли.
За соседним столиком сидела компания – трое мужчин и две женщины. Один из мужчин – высокий, с аккуратной бородкой и дорогим костюмом – явно был хозяином вечера. Он говорил громко, смеялся ещё громче и постоянно наполнял бокалы окружающих. Его жена – худая, с острыми скулами и холодными глазами – сидела рядом, не улыбаясь, как статуя, которую по ошибке поставили в весёлую компанию.
– Это Арман Дюпре, – шепнул официант, подавая Жюльену устрицы. – Американец. Богатый. Очень. Говорят, он женился на ней ради состояния, а она – ради титула. Классика.
– А кто она? – спросил Жюльен, кивнув на женщину.
– Мэрион Дюпре. Раньше была Мэрион Вандербильт. Из тех самых Вандербильтов. Но теперь – просто мадам Дюпре. И, кажется, не очень счастливая мадам.
Жюльен кивнул. Он уже видел её днём – на палубе, в белом платье, с книгой в руках. Она не читала. Она смотрела на море – так же, как он. Только в её глазах не было усталости. Было что-то другое. Что-то… ожидающее.
Когда подали основное блюдо – филе дорадо с лимоном и розмарином – Мэрион встала. Не для того, чтобы уйти. Чтобы… обратить на себя внимание.
– Дамы и господа, – сказала она, подняв бокал. Голос у неё был низкий, чуть хрипловатый – такой, что цеплял за ухо. – Я хочу предложить тост. За путешествие. За море. За то, что мы все здесь – не случайно.
В зале наступила тишина. Даже музыканты перестали играть.
– Каждый из нас, – продолжала она, медленно переводя взгляд по лицам, – что-то скрывает. Кто-то – прошлое. Кто-то – настоящее. Кто-то – будущее. Но здесь, на «Одиссее», мы все равны. Потому что море не спрашивает, кто ты. Оно просто… принимает.
Она сделала паузу. Улыбнулась. Не тепло. Не дружелюбно. С вызовом.
– И если кто-то думает, что его секреты останутся с ним – он ошибается. На этом корабле… всё всплывает.
В зале никто не знал, как реагировать. Кто-то зааплодировал – вежливо, неуверенно. Кто-то отвёл глаза. Кто-то – как её муж – сжал кулаки.
Жюльен смотрел на неё. И думал: «Она не просто красивая женщина. Она – бомба с таймером. И таймер уже тикает».
После ужина он вышел на палубу. Ночь стала прохладнее. Ветер играл с его галстуком, как с ленточкой. Он закурил (редкость – обычно он не курил, но сегодня… сегодня было что-то в воздухе). Сигаретный дым смешивался с морским бризом, создавая странный, почти театральный эффект.
Он шёл