— Это правда? — резко спросил тощий, и я представил себе, как он гасит мяч. Неплохо бы, наверное, получилось. .
— Если писали в газете, выходит, что правда,— отрезал я.
— Да вы не волнуйтесь,— ласково сказал мужчина в очках и улыбнулся.— Мы верим, что вы хороший сталевар. Просто нам надо узнать, как вы добились такого высокого результата.
— А вы приходите в цех, покажу,— улыбнулся я ему в ответ.
— Вот как? — опять усмехнулся тощий,— А хотите напрямик? Мы знаем, что вы никогда не давали 180 процентов. Это вам приписали. И мы хотим услышать от вас честное признание до проверки документов.
— Нет, вы проверяйте,— сказал я. В моей голове молниями метались мысли. Я лихорадочно думал, как мне поступить. Сказать, что да, действительно я никако го подвига не совершал, значит поставить под удар Антона Ивановича. Но скрывать было уже нечего,— Вы проверяйте, пожалуйста,— повторил я.
Наступило молчание.
— Да,— сказал я.— Да! Рекорд я дал с помощью товарищей.
— Что значит «с помощью?» Как это? — обрадовался тощий.— Значит, вам приписали чужие цифры?
— Приписки не было! Была товарищеская взаимовыручка!— опять отрезал я.
— Ну, и во имя чего же выручали вас товарищи? — забарабанил пальцами по столу лысый.
«Рано барабанишь, барабанщик»,— подумал и сказал:
— Об этом нетрудно догадаться.
— Чтобы на хорошем примере подтянуть отстающих и поднять производительность труда,— не то осуждая, не то защищая меня, проговорил очкастый. Он почеркал. что-то у себя в блокноте и, сняв очки, взглянул на меня неожиданно добрыми, теплыми глазами и сказал:
— Вы можете идти, мы разберемся сами.
Я молча поднялся и пошел к двери. Хватит устраивать тут суд надо мной. Я сказал все, как было, и их дело поверить мне или нет, но я никогда не был подсудимым и не буду им. У двери меня догнал очкастый. Он осторожно и доброжелательно взял меня за локоть и негромко сказал:
— Вы, товарищ Омаров, зря кипятитесь. Наш долг... — Ну и выполняйте его, если это долг,— проговорил я и вышел из кабинета.
На улице было жарко. Деревья застыли, как часовые. Закрылись чашечки цветов. В воздухе стояло такое спокойствие, что мне подумалось: все, что только что происходило в парткабинете, плохой сон. Я резко повернулся и пошел к особняку директора. Мне надо было посоветоваться с Ольгой.
Асфальт проминался под моими каблуками. Я так задумался, что и не заметил, как перешел на солнечную сторону улицы. Здесь почти никого не было. Все старались спрятаться в тень. Я не мог поверить, что члены комиссии серьезно думают, будто бы Антон Иванович приказал приписать мне лишние тонны стали. Просто весь цех мне тогда помогал.
В этом, наверное, и заключается вся ошибка. Не надо было мою бригаду ставить в исключительные условия. Сейчас я это уже понимал очень ясно.
Небольшой белый домик, в котором жил Антон Иванович, все в городе звали «особняк». Неизвестно, кто и когда дал ему такое название, хотя сам домик, окруженный крошечным палисадником, меньше всего походил на особняк. Сколько я помнил себя, стоит этот дом и, странное дело, совсем не меняется. Как будто в этом переулке остановилось время. И только тополя, за которыми сейчас прячется домик вместе с крышей, говорят, что время все-таки идет. Эти тополя лет десять назад посадили мы с Ольгой.
С непонятной радостью я толкнул легкую калитку. Прошел по выложенной белыми камнями дорожке (тоже наша работа!) через садик и вошел в настежь распахнутую дверь.
На секунду задержался у большого зеркала, чтобы взглянуть на себя, и в это время услышал приглушенный разговор в комнате Антона Ивановича. Сначала кто-то бубнил неразборчиво и торопливо. Потом раздался сердитый голос Антона Ивановича:
— Уходите! Никакой иной должности я вам не дам!
Послышались шаги, и кто-то приоткрыл дверь. Потом остановился, и я услышал:
— Вы же умный человек, а так глупите. Потерять дочь легко, а вот потом найти...
Я узнал голос Хисаныча и вздрогнул. Первым моим движением было уйти, но я остался.
— Она никогда не уйдет от меня,— проговорил Антон Иванович.
— И простит вам, что вы ее всю жизнь обманывали!
«О чем это он?» — подумал я и резко толкнул дверь. Первым, кого я увидел, был Антон Иванович. Он лежал, откинувшись на подушке, и на его бледном, даже на белой материи, лице, казалось, живут только одни глаза. Может быть, мне почудилось, но я увидел в них слезы. Антон Иванович улыбнулся мне и закрыл лицо рукой.
Повернув голову, я увидел Хисаныча, отступившего от кровати. Я усмехнулся и отошел от двери. Он что-то хотел сказать, но только кашлянул и, сгорбившись, шмыгнул мимо меня. Я почувствовал запах водочного перегара.
Антон Иванович махнул мне рукой, чтобы я подошел ближе. .
— Что-то худо мне, брат,— прошептал он, и я испугался, увидев, какие серые у него губы.
— Сегодня второй раз, совсем расклеился,— он попытался улыбнуться.
Я взял с тумбочки пузырек, достал из коробочки кусочек сахару и накапал валидола. Антон Иванович чуть заметно кивнул мне. Я сел и, стараясь говорить спокойно, сказал:
— А вы бы, Антон Иванович, махнули бы на юг.
— Хотел я... да видишь, что тут происходит.
Минут через десять Антон Иванович почувствовал себя лучше. Он лег на подушке повыше и стал расспрашивать меня про комиссию.
— Ну, что ж, комиссия есть комиссия,— сказал я.— В основном ищут приписки, очковтирательство.
Антон Иванович слабо улыбнулся.
— Не там они ищут,— он помолчал, потом добавил:— Ты же не отрицал, что тебе помогали?
— Нет.
— И Стаханову помогали, и Мамаю. Это же принято было.
Мне очень хотелсоь сказать, что именно было, и я бы сказал, но Антон Иванович опять устало прикрыл глаза, и я промолчал.
— Интересно, кому же надо тут мутить воду? — задумчиво спросил он.
Вдруг мне что-то пришло в голову, и я спросил:
— Не тот ли, который только сейчас ушел? — намекнул я.
— Нет,— голос Антона Ивановича неожиданно окреп.— Он мелкая сошка. Его просто могут подобрать и использовать другие. .
«Тогда Айдаргалиев,— подумал я, но вслух не сказал.— А вообще-то почему бы и не Айдаргалиев? Чтобы скорее освободилось директорское кресло, решил подтолкнуть старика».
По ступенькам дробно застучали каблуки. Антон Иванович