— Хотя бы!
— Хватит рекордов, работать надо,— зло сказал я.
— А рекорд не работа? Рекорд — это значит верх мастерства в работе,— убежденно сказала Ольга.— Хочешь, я тебе помогу? Весь цех поможет.
— Когда все помогают, это не рекорд.
Честно говоря, идея рекорда никогда не вылетала из моей головы, а сейчас что-то начало прорезаться в ней, словно забрезжил какой-то свет, далекий, туманный, но все-таки свет. Я говорил, Ольга слушала меня не перебивая. Только один раз сказала:
— Но время же подсократить невозможно. И вообще все можно обмануть, кроме времени.
— Нет, я все-таки схвачу время за гриву и взнуздаю его,— сказал важно,— оно будет служить мне!
Она покачала головой.
— Время — это категория, независимая от сознания человека.
— Эту категорию очень хорошо можно воплотить в сталь,— сказал я.
— Ну, попробуй.
— А ты мне помоги.
Весь этот разговор я запомнил до слова. И когда лег спать, несколько раз вспоминал его. Потом я думал, что вчера целовал Ольгу, и трогал губы. Мне казалось что на них еще вкус ее губ. Так я и заснул с прижатой к губам рукой.
Проснулся я с неожиданным и непонятным ощущением счастья. Мне казалось, что ночью, пока я спал, что-то очень хорошее произошло со мной. Я сел на
кровати, поджав под себя ноги, и вдруг ясная и простая мысль мелькнула у меня в голове. Я даже зажмурился, боясь, что она исчезнет и не вернется больше. Но мысль уже пришла, четкая, ясная, простая. Я владел ею. «Боже мой, как же просто и понятно! Почему я раньше не додумался до этого? Нет, не может быть,— опять подумал я через минуту,— тут что-то не так. Ладно, пойду в цех, поговорю с ребятами. Сейчас уже можно рассказать».
Я вскочил и начал быстро одеваться. Но прежде чем выйти из дома, я набрал номер телефона Антона Ивановича. Но послышались .короткие резкие гудки. Через минуту я позвонил еще раз, и опять телефон был занят,
«Ладнер— подумал я.— Увидимся на заводе».
Нельзя сказать, что наш завод занимает такое уж заметное место во всей республиканской системе черной металлургии. Хотя я его и очень люблю, но только в детстве он мне казался самым большим заводом в мире. Теперь я знаю, что это средней величины предприятие, таких в нашей стране много. Если его сравнить с домнами, построенными в нашем городе в последние годы, то это как рыбачий баркас рядом с межконтинентальным лайнером.
И все-таки я не только люблю свой завод, но и горжусь им. Во многих знаменитых стройках есть и моя доля труда. Ведь сталь, сваренная моими руками, идет на арматурные приспособления, которые отливают в нашем прокатном цехе.
Я в общем-то еще очень молодой парень и, может, не совсем верно понимаю положение вещей, но мне кажется, что отличная работа зависит от того, что директор наш руководит не один год. Не верю я, что дело пойдет там, где директора меняются как перчатки. Я подумал, что больное сердце Антона Ивановича — плохой показатель для нашего завода. Уже кое-кто начал говорить, что директор скоро уйдет на пенсию, а на его место пришлют нового, молодого и здорового. Может быть, даже директором будет Айдаргалиев.
У меня сразу испортилось настроение, А когда у ме ня плохое настроение, в голову приходят всякие ненужные мысли.
В кабинет директора меня не пустили. Когда я спросил секретаршу, в чем дело, она ответила, что у него комиссия из совнархоза.
Во дворе я встретил Олю. Она торопилась к отцу, и мы даже не успели перекинуться парой слов. Я только посмотрел, как она торопливо идет по заводскому двору в синем халатике и ветер треплет ее белокурые волосы, выбившиеся из-под косынки.
Всю смену я себя чувствовал неспокойно. Почему комиссия появилась у нас неожиданно? Раньше тоже приезжали ревизоры. Но то была понятная и привычная ежегодная проверка. А тут неожиданно, внезапно, как будто старались поймать на месте преступления. Не очень-то, наверное, приятно Антону Ивановичу. Ведь он же здесь не случайный человек. Старик, наверное, сильно расстроился. После стольких лет работы — недоверие. Это кого хочешь расстроит.
Я не ошибся. Потом мне Оля рассказывала, что Антон Иванович звонил секретарю горкома:
— Завод—мой дом, моя жизнь, моя кровь,— сказал он.— На заводе я живу. И. вдруг меня проверяют, как последнего вора. Прикатили внезапно. Это очень тяжело и оскорбительно!
Секретарь успокаивал его и сказал, что были сигналы о приписках, а раз такой сигнал есть, значит, совнархоз обязан его проверить.
После разговора с секретарем Антону Ивановичу внезапно стало плохо. Оля отвезла его домой, и всю дорогу Антон Иванович молчал и только гладил сердце.
Я чувствовал, что мимо меня совнархозовская комиссия тоже не пройдет. И не ошибся. На второй день мне передали, что вызывают для беседы.
— Ну, что ж,— спокойно сказал я.— Побеседуем...
Комиссия сделала своей штаб-квартирой кабинет секретаря парткома на втором этаже. Это была большая комната, в которой стояло два стола, накрытых красным сукном. На стене висел портрет Ленина. На .переднем столе лежали кипы подшивок различных газет, валялись в беспорядке зачитанные журналы. Худой человек с оттопыренными ушами перелистывал нашу городскую газету. Когда я вошел, он поднял голову, и я
узнал Хисаныча. Он отвел глаза и поздоровался очень ласково и даже заискивающе.
— Вас тоже комиссия вызвала? — спросил я.
— Да нет, нет... Я зашел случайно. Одну статейку ищу. Советы врача. Понимаешь, печень...
— Понимаю,— сказал я.— Печень — это скучно.
За столом секретаря сидел человек среднего роста, плотный и в очках с модной роговой оправой. Она не шла к его маленькому румяному лицу. Второй, высокий и худой, стоял у окна, курил и слегка барабанил по стеклу. Не люблю людей, которые барабанят пальцами по стеклу. От его мелкой дроби мне стало скучно.
— Товарищ Омаров? — спросил сидящий за столом.— Пожалуйста, садитесь.
Подошел второй и сел рядом с очкастым. Он сразу же начал барабанить по доске стола. Лицо у него было молодое, но смотрел он на меня зло и недоброжелательно.
— Кажется, о вас писали в газетах? — добродушным голосом начал мужчина в очках.— Писали, что вы новатор, передовик. •
Я кивнул.
— Вы дали 180 процентов за смену,— скривив губы, сказал тощий парень.
Мне почему-то все время хотелось спросить, играет ли он в волейбол. С таким ростом можно было