Слова Ибраима обидели Акбалтыр — она-то хорошо знает, что Токаш с детства никогда не перечил старшим— да что сейчас скажешь?
— Голубчик, помоги мне хотя бы увидеться с ним. Истосковалась я!. — Акбалтыр заплакала, опустила голову.
-— Мамаша, нс плачьте, успокойтесь! Постараюсь помочь... Возвращайтесь в свой аул. Я сообщу вам... Пусть вечером эта девушка зайдет ко мне на квартиру! — сыпал скороговоркой Ибраим.
Старуха насилу встала с места. Уходя, она подумала о Джайнакове: «Эх, боюсь, что народ правду о нем говорит».
Погода начала портиться. С гор подул пронзительный холодный ветер. Снег, начавший было таять, покрылся ледяной коркой. Небо заволокли тучи.
Испортилось настроение и у Джайнакова. Теперь такое часто случалось с ним. Почему? Это — тайна. Никто не должен знать о ней. Для людей достаточно и того, что он сын известного на все Семиречье богача Джайнака, ученый человек, правая рука губернатора. Разве можно его поставить рядом с простым смертным? О нем в народе говорят: «хитер, изворотлив...» Сам он добавляет: «Умен, надежен...» Иначе разве доверял бы ему губернатор?
Ибраим подошел к кабинету губернатора. Показал часовому свой пропуск. Это особый пропуск, он означает: «Владельцу сего дверь днем и ночью беспрепятственно открыта».
Ибраим обменялся приветствием с адъютантом губернатора, как с закадычным другом, рассмешил его прибауткой и с самодовольной улыбкой открыл дверь губернатора.
Фольбаум, высокий, худощавый, заложив сжатые кулаки за спину, стоял перед окном в глубоком раздумье. Когда отворилась дверь, губернатор важно повернул голову. Длинные ковыльного цвета усы были туго закручены, брови нахмурены, серые глаза лезли из орбит. Ибраим даже вздрогнул: с таким пронзительным взглядом ему никогда не приходилось встречаться. Что же случилось?
Приложив правую руку к груди, Джайнаков низко склонил голову.
Фольбаум пошел к нему навстречу. Краем глаз Джайнаков заметил: губернатор все еще оставался неприветливым, мрачным и поздоровался с Джайнаковым очень сухо.
— Ибраим Джайнакович, вы осведомлены о событиях истекшей ночи? — зычно спросил Фольбаум.
Джайнаков обычно отвечал на вопросы сразу, без запинки, причем ответы его всегда бывали удачны, совпадали с мыслями губернатора. Но на этот раз он несколько задержался с ответом, задумался. Ибраим ничего не знал о ночных событиях и подосадовал, что эта старуха помешала ему узнать в правлении последние новости. Он всегда перед тем, как зайти к губернатору, осведомлялся о городских сплетнях, разных слухах.
— Не осведомлен, ваше высокопревосходительство, — вынужден был признаться Джайнаков.
— В горах пожар вес еще не потушен. Мятежники- киргизы в прошлую ночь большой группой производили глубокую разведку в направлении города.
Это сообщение было страшной неприятностью для Джайнакова. Он только недавно заверял Фольбаума о том, что «киргизы теперь успокоились, трусливые из них бежали, отважные все перебиты. В ауле остались лишь забитые, тихие».
— Интересно, кто был во главе... — начал было Джайнаков, но Фольбаум, перебив его, погружаясь всем телом в мягкое кресло, обитое синим сукном, изрек:
— Надо искать корень зла!
Сцепив пальцы рук, он упер их в подбородок и уставился на Джайнакова своими острыми серыми глазами.
Кто его знает, почему он так пристально всматривался ему в лицо. Уже не подозревает ли самого Джайнакова?
— Нашел, ваше...
Фольбаум, опять перебив Джайнакова, спросил:
— Что нашел?
Ибраим пояснил:
— В качестве соучастника по делу Бокина в тюрьме сидит молодой джигит Саха Сагатов. Его отец, Жунус, руководитель Кастекского восстания, бесследно исчез куда-то. Операцией в прошлую ночь мог руководить только он... Он пытается освободить насильственным путем из тюрьмы своего сына и Бокина. Им, по-видимому, известно, что скоро состоится суд над Бокиным...
Фольбаум поднялся из кресла, прошелся по кабинету. Джайнаков продолжал стоять.
— Ибраим Джайнакович, что вам известно о той группе, которая заступается за Бокина и защищает его?
Джайнакову только этого и надо было. Склонив голову, он начал докладывать четко и ясно, по-своему объясняя факты:
— Если не считать подонков общества — конокрадов, батраков, городских бандитов, в городе нет опасных элементов. Но надо помнить о Березовском. Он через некоторых людей наводит справки о Бокине. Сплетням я особого значения не придаю—нельзя же заткнуть рот толпе. Как говорят: собака лает, ветер носит. Пусть себе болтают... Но здесь особое дело. И есть пока одно досадное обстоятельство: следствие не сумело добиться от Бокина признания в совершенных им преступлениях.
Джайнаков бросил мимолетный взгляд на Фольбаума. Губернатор слушал как-то равнодушно, без особого внимания. Может быть, ему не нравится сообщение переводчика? Обычного быстрого движения рукой, твердого бесповоротного решения со стороны губернатора не последовало. Что же случилось? Ах, да... Ведь говорили же, что губернатор болен!..
— По-моему, нельзя дальше тянуть следствие по делу Бокина. Время ненадежное. Вести из Петрограда не радуют, — сказал Джайнаков и этими словами закончил доклад.
Губернатор поднял голову. Левую руку поднес к краю стола. Зазвенел звонок. В ту же секунду отворилась дверь. В кабинет вошел адъютант.
— Предупредите прокурора. Я приму его в три часа дня.
Как только адъютант удалился, губернатор повернулся к переводчику.
— Узнайте поточнее, кто предводительствует мятежниками в горах. Посылайте в аулы тайных агентов. - II повернулся к окну.
Беседа окончена. Джайнаков, низко поклонившись, быстрыми шагами вышел из кабинета.
Поведение губернатора обескуражило переводчика. Неужели болезнь в самом деле одолевает его? Ведь совсем недавно, в первые дни восстания, он яростно носился по кабинету. Ибраим до сих пор никак не может забыть один неприятный для себя случай.
По распоряжению Фольбаума в его кабинет привели Бекболата. В тот момент там были и атаман Малышев, и полицмейстер Поротиков, и он, Джайнаков. Группа увешанных оружием солдат ввела Бекболата, на нем был внакидку халат широкого покроя с бархатным воротником. Бекболат степенно дошел до середины комнаты и остановился. Вид у него был очень усталый, лицо бледное. Большими черными глазами он оглядывался по сторонам.
Губернатор сделал конвоирам повелительный знак рукой, и те, топоча сапогами, вышли. Затем объявил выговор своему адъютанту за то, что он всех солдат впустил в кабинет.
— Не сбежит. Чего это вы так перепугались? — заметил губернатор.
Он внимательно осмотрел стоящего перед ним арестанта, плотного казаха с примечательным лицом: у него был широкий лоб, вздернутый нос, впалые глаза, длинная черная, как смоль, борода.
Вопросы губернатора к Ашекееву переводил Джай- паков:
— Ашекеев, почему вы подняли восстание?