Такова экономическая программа государственного социализма по Карлу Марксу. Я не могу здесь излагать истории ее развития. В Америке ее сторонники носят название социалистической рабочей партии, считающей себя последовательницей Маркса; националистов, следующих за Карлом Марксом, процеженным чрез Эдуарда Беллами; и христианских социалистов, следующих Карлу Марксу, профильтрованному через Христа.
К чему приведет дальнейшее развитие этого начала власти, если его приложить к экономической сфере, нетрудно угадать. Оно приведет к абсолютному контролю большинства над поведением индивида. Право такого контроля уже признается государственными социалистами, хотя они утверждают, что в действительности индивиду будет предоставлено гораздо больше свободы, чем какой он пользуется в настоящее время. Но она ему будет лишь предоставляться; он не сможет претендовать на нее, как на нечто неотъемлемое. Общество не будет построено на гарантии равного пользования самой широкой свободой, какая только возможна. Свобода будет лишь терпима и в любую минуту сможет быть отнята. Конституционные гарантии будут бессильны. В стране государственного социализма будет лишь один конституционный параграф: «Право большинства непререкаемо».
Утверждение государственных социалистов, что это право не будет осуществляться в случаях, касающихся самых интимных и частных сторон индивидуальной жизни, отнюдь не подтверждается историей правительств. Власть всегда стремилась усугубиться, расширить свою сферу, перешагнуть границы, отведенные ей; и там, где привычка сопротивляться такому искушению не встречает поощрения, а индивид не приучен ревниво охранять свои права, индивидуальность мало-по-малу исчезает, и правительство или государство становится всемогущим фактором жизни. Контроль, конечно, сопровождает ответственность. Поэтому при системе государственного социализма, считающей общество ответственным за здоровье, обеспеченность и здравомыслие индивида, общество в лице своего большинства, конечно, все больше будет стремиться регламентировать гигиенические и другие условия жизни, будет разрушать, а в конце концов и совсем убьет личную независимость, а вместе с нею и всякое чувство индивидуальной ответственности.
Что-бы государственные социалисты ни утверждали и ни опровергали, их система должна будет в конце концов выродиться в государственную религию, которую все обязаны поддерживать своими средствами и у алтаря которой все должны будут преклонить колени; в государственную школу медицины, у представителей которой все больные обязаны будут лечиться; в государственную систему гигиены, предписывающую, что каждый должен есть, пить, носить и делать, а чего не должен; государственный кодекс нравственности, который не будет довольствоваться наказанием преступлений, но будет запрещать все, что большинство признает пороком; государственную систему народного просвещения, которая упразднит все частные школы, академии и гимназии; государственную детскую, в которой все дети должны будут воспитываться сообща, за счет государства; и наконец, государственную семью, в которой мужчине и женщине нельзя будет иметь детей, если государство запретит им это, и никто не сможет отказаться иметь детей, если государство потребует этого. Так власть дойдет до кульминационной своей точки, и Монополия достигнет наивысшего могущества.
Таков идеал последовательных социалистов-государственников, и цель, лежащая в конце пути, начертанного Карлом Марксом. Теперь последуем за Уорреном и Прудоном, пошедшими по иному пути — пути Свободы.
Он ведет нас к анархизму, который можно охарактеризовать, как учение, что все дела людей должны вестись отдельными личностями или добровольными союзами, и что государство должно быть упразднено.
Когда Уоррен и Прудон в поисках справедливости для труда натолкнулись на препятствие в лице классовых монополий, они увидели, что эти монополии опираются на власть; из этого они сделали вывод, что необходимо отнюдь не усилить эту власть и этим придать монополии универсальный характер, а наоборот, совершенно искоренить власть и дать полное развитие противоположному началу, свободе, сделав универсальной конкуренцию, прямую противоположность монополии. В конкуренции они видели могучее средство низвести цены до трудовой стоимости производства. В этом они соглашались с политико-экономами. Естественно, явился вопрос, почему все цены не падают до трудовой стоимости; куда отнести доходы, получаемые из иного источника, чем труд; словом, почему существует ростовщик, получатель процентов, ренты и прибыли. Объяснение было найдено в нынешней односторонности конкуренции. Оказалось, что капитал так обставил законодательство, что неограниченная конкуренция предоставлена человеку в сфере предложения производительного труда, вследствие чего заработная плата держится на уровне недоедания, близкого к голодной смерти; что большая свобода конкуренции предоставлена ему в сфере распределения, или торгового, посреднического труда, благодаря чему не цены товаров, а коммерческая прибыль с них держится на уровне, приблизительно соответствующем справедливому вознаграждению за торговый труд; но почти никакой конкуренции не дается ходу в сфере предложения капитала, от которого находятся в зависимости как производительный, так и распределительный труд, благодаря чему размер денежного процента, квартирной платы и земельной ренты держатся на невыносимой для народа высоте.
Сделав это открытие, Уоррен и Прудон обвинили политико-экономов в том, что они боятся собственной доктрины. Манчестерцы были обвинены в непоследовательности. Они признавали свободу конкуренции с рабочим в целях уменьшения его заработной платы, но не признавали свободы конкуренции с капиталистом в видах уменьшения взимаемого им процента. Laissez faire считалось очень хорошим соусом к гусаку, но совсем негодной приправой к гусыне. Но как поправить эту несостоятельность, как приготовить гусыню под тем же соусом, как предоставить капитал в распоряжение дельцов и рабочих за плату или совсем беспроцентно — вот в чем был вопрос.
Маркс, как мы видели, решил его тем, что объявил капитал вещью, отличною от продукта; он утверждал, что капитал принадлежит обществу, должен быть захвачен обществом и употреблен на цели общего блага. Прудон же смеялся над этим различием между капиталом и продуктом. Он утверждал, что капитал и продукт отнюдь не представляют собой двух различных видов богатства, но просто являются переменными условиями или функциями того же богатства; что всякое богатство испытывает беспрестанное превращение из капитала в продукт и из продукта снова в капитал, и этот процесс тянется бесконечно; что капитал и продукт чисто социальные термины; что продукт для одного человека, то для другого сейчас же становится капиталом, и наоборот; что если-бы в мире существовала только одна личность, то все богатство было-бы для нее одновременно капиталом и продуктом; что плод труда А есть его продукт, который, будучи