Ничего не говоря, Кашин тут же рванул в ту сторону, прихватив с собой троих бойцов. Вот и я подумал, что это тот лазутчик как раз и объявился — сейчас машет своим соплеменникам, чтобы они не шли в ловушку. Отважно. Но смертельно опасно для шпиона. Сам пристрелю.
Вот только либо шпион до конца не понял наш замысел, либо он не смог вовремя выбежать на стену с красным полотном, но пути назад у турок уже нет. Они прибыли в ловушку. Оставалось лишь надеяться на то, что механизм захлопывания у этого капкана сработает так, как мы на это и рассчитываем.
Я прильнул к биноклю. Хотел рассмотреть лица тех турок, которые высыпали в большом числе на палубу и к своему левому борту, но посмотрел в сторону, где махали красной тряпкой.
— Вот же гад! — искренне, в полный голос произнёс я. — Ну что же тебе кофе не варилось?
С тряпкой был мой бариста. А ведь он и не турок — армянин. Для меня подобное очень странно, особенно учитывая то, какие сложные отношения, можно сказать преступные, были у турок с армянами в XX веке. А тут гляди-ка — и отчаянно служит османскому султану мой кофевар. Это хорошо, что хоть его обыскивали, пусть кофе уже и не пробовали на яды.
Что ж… жаль… Но тут в голову пришла шальная мысль, что я этого шпиона не казню до тех пор, пока он не научит кого-нибудь из моих людей варить похожего качества кофе. Конечно, бариста может продолжать учить моих людей хоть бы и двадцать лет. Разберёмся с этим. Всё-таки сейчас главное внимание нужно направить на события на реке.
Мы выждали ещё минут семь. А потом…
— Начинайте! — приказал я и всё-таки стал рассматривать лица турецких моряков и офицеров.
Люди, облачённые в турецкие мундиры, были явно европейского вида. В этом времени, кроме как французам, среди турок никому места не было. Это позже ещё и Англия начнёт гадить. А пока Франция является верной союзницей османов.
— Сколько турецких кораблей в зоне поражения? — спрашивал я.
— Все парусники и до десяти галер, — отвечал мне офицер связи.
Ну, это более чем достаточно. Хотя расчёт был на то, что все турецкие корабли войдут в зону поражения.
На берег высыпали люди, которые своими горящими факелами стали поджигать огневые шнуры. Тут же в воздух взметнулись сразу три десятка подожжённых стрел. И вот, когда они достигли реки…
— Зловещая красота! — восхитился я.
Река запылала. Столб огня красно-синим пламенем смещался в сторону турецких кораблей. И всё-таки мы сильно перестраховывались, и нам не нужны были бикфортовы шнуры. Уверен, что пламя сделает своё дело и бочки начнут взрываться.
Немалое количество нефти было вылито чуть выше по течению, чтобы нефтяные пятна как раз дошли в сторону турецких кораблей. Рядом с пятном плыли брёвна, которые и показывали, где именно сейчас находится разлитая нефть. Ведь на реке не видно — вода Дуная темновато-коричневая. Нефтяные разводы будут видны только лишь если смотреть на них практически в упор.
Турки засуетились. Они поняли, что попали в ловушку. Но, если бы осознали всю ту трагедию, которая сейчас может их постичь, то уже выставили бы шлюпки и направились бы к берегу, и просили бы пощады у нас. Но нет, они просто ждали.
Может и не совсем просто ждали. Выкатывались стволы пушек, и корабельные канониры изготавливались к стрельбе. Что ж, кто с огнём к нам придёт — от огня и погибнет. Если даже в сторону крепости и полетят ядра, то это будет один залп, самое большее, два. А после…
— Бах-бах-бах! — и тут начались разрывы.
Взрывались бочонки с порохом, усугубляли и увеличивали горящие пятна горючие смеси, что были в бочках.
— Пусть глазники начинают огонь. Мне пленные особо не нужны. А если кто-то пожелает делиться своей едой с пленным, то, конечно, пускай оставляет как можно больше живых турок, — усмехнулся я. — Вот так солдатам и передайте, что голодать станут.
Уверен, что, если вопрос будет стоять в том, что солдат останется без еды, но пленного накормим — турку сегодня ждёт тотальное уничтожение. И это не проявление жестокости. Мне не так и легко подобные приказы отдавать даже в отношении врага. Вот только я создавал свои переговорные позиции. Я становился бичом османов. Пусть так и будет!
А сейчас я улыбался. Той зловещей улыбкой, которой, наверное, может улыбаться очень злой человек, наслаждающийся тем, что он убивает людей. Но я не наслаждался. Напротив, своей улыбкой я скрывал противоречия, а, возможно, и негодование, что прямо сейчас я занимаюсь тотальным уничтожением людей.
Ведь одно дело — давать человеку, воину, шанс встретиться с тобой и в честном бою проиграть. А другое — когда ты уничтожаешь противника без какой-либо возможности для него противопоставить хоть что-то.
Но с другой стороны, если на кону стоят жизни моих солдат, тех людей, которых я обучил, привёл с собой, которые верят мне, то разве может сравниться в данном случае жизнь врага с жизнью верного товарища?
— Горите в аду, черти! — не выдержал и сказал я.
Нефтяные пятна подходили к турецким кораблям. Они обволакивали их как будто бы нежно. Пламя, всё ещё сгорающее, словно бы обнимало турецкий флагман. Это могло выглядеть даже несколько интимно, но…
Я посмотрел на недалеко стоящих от меня офицеров, и они отворачивались.
— Следить за обстановкой! — потребовал я. — Я же могу это видеть! И вы должны! Там горят те, кто пришёл нас убивать!
Говорил я, и офицеры нехотя, но всё-таки поворачивались и наблюдали за происходящим. А там, сперва на линейном корабле, а потом и на фрегатах, уже начинали гореть люди. Четыре корабля противника и вовсе получили серьёзные пробоины ниже ватерлинии. И теперь они, пока ещё медленно, но всё более ускоряясь, шли ко дну.
Особенно страшно было наблюдать за тем, как горят люди на галерах. Ведь как ни отгоняй такие мысли, но всё равно они предательски лезут в голову. Ведь там могут быть в том числе и православные люди. Турки используют на своём гребном флоте почти исключительно рабский труд. Но как воевать, если постоянно оглядываться на рабов? Систему нужно уничтожить — тогда и рабства не будет. Впрочем, мне ещё предстоит разбираться с нашим, русским рабством. Крепостничество… Не о нем сейчас.
Примерно половина галер стали спешно разворачиваться. Галерам проще это сделать,